Камеристка

Теперь речь пошла о жизни остальных обитателей дворца. Красношапочники стали охотиться за всем, что двигалось, даже за дворцовыми собачками, кошками и маленькими певчими птичками.

Один свидетель-шотландец позже писал:

«Можно было подумать, что парижанами овладело какое-то безумие. Никто не смог бы описать это кровавое опьянение, которое бушевало здесь».

Глава сто пятая

Дворец обстреляли пушечными ядрами, а здание во дворе подожгли. Пощадили только манеж. Из помещений швейцарской гвардии я видела, как ярко пылает пламя, дым доходил до зала Законодательного собрания. От густого дыма хотелось кашлять, а запах горелого мяса вызывал тошноту.

Никто не знал, сможет ли разбушевавшаяся чернь проникнуть в манеж, поэтому королевскую семью и их приближенных закрыли в крошечном помещении, находившемся сразу за трибуной для докладчиков, от входа его не было видно. Каждый пушечный выстрел заставлял нас испуганно вздрагивать. Мы были ужасно подавлены, задумываясь о том, какая судьба ждет оставшихся во дворце людей. И Жюльен, мой любимый, находился во дворце. Я гнала от себя мысли о нем, как могла.

Еще никогда я не была так близка с королевской семьей. В крошечном помещении я могла бы положить руку на плечо короля или взять за руку Марию-Антуанетту.

Король выглядел так, будто в любой момент мог расплакаться. Мадам Елизавета была бледной, как мертвец, а принцесса Мария-Тереза старалась успокоить своего маленького брата. Но наиболее хладнокровной среди всех оказалась королева. Что было у бедняжки в голове? Злилась она на своего супруга, так долго медлившего отправиться со своими близкими в безопасное место? Испытывала ли она презрение к нему за его ошибку в оценке политической ситуации? Может, она даже ненавидела его, потому что она и ее дети вынуждены были переносить такие унижения? Но она не выражала неодобрения — ни словом, ни взглядом, ни жестом.

А вот я за многое злилась на короля. Я догадывалась, нет, я знала, что сегодня Жюльен Лагранж лишился жизни, совершенно бессмысленно, как и многие другие. Сегодняшний день ускорил конец монархии во Франции. Законодательное собрание лишило короля исполнительной власти. Это значило, что и спор о праве вето для Людовика закончился. Выплаты королевскому дому прекратились, и на 20 сентября 1792 года был созван новый Национальный конвент, который в будущем должен был править молодой республикой.

Первым королевским родом во Франции были Капетинги,[72] поэтому бывшего короля называли теперь «гражданин Людовик Капет»; ведь Бурбоны, из рода которых он происходил, были ветвью Капетингов. Гражданин Капет был помещен вместе со своей семьей в Тампль, средневековую крепость.

Она состояла из двух башен разной высоты; семью Капет поселили в меньшей. Помещения были маленькие и узкие, с низкими потолками, в них пахло гнилью и водились насекомые. Черные тараканы разгуливали по заплесневевшим стенам, большие пауки плели по углам свои паутины, а в коридорах резвились крысы.

Но наружные стены были три метра толщиной и защитили бы своих жильцов, если бы парижская чернь снова атаковала их.

Администрация города предоставила восемь полицейских, которые должны были охранять первый этаж. В башне имелось четыре этажа, на каждом стояли посты солдат, а один представитель городской администрации постоянно находился при короле. После того как чиновник и солдаты пожаловались на условия работы, через несколько дней принцессу де Ламбаль, мадам Турнель и ее дочь, а также некоторых слуг разместили в другом месте. Для оставшихся положение стало более сносным. Еще через несколько дней Париж даже предоставил своему знатному пленнику некоторую роскошь.

— Наверное, хотят показать загранице, что не все революционеры — изверги, — пошутила мадам дю Плесси, узнав о том, что Капетам снова предоставили апанаж.[73] Кроме того, заключенным приказали подавать несколько раз в день еду.

— Так никто не сможет сказать, что мы, свободные граждане Франции, оставили нашего бывшего короля подыхать с голоду, — высокомерно заметил часовой, которого я об этом спросила. — Лучше мы его будем кормить, пока он не лопнет.

Меня очень удивило, как смогла королева — ею она останется для меня навсегда — за короткое время превратить жалкую маленькую комнатку в башне в уютное помещение. В качестве основного цвета она выбрала бодрый небесно-синий для обоев, занавесов и ковров; диван и несколько кресел она велела сделать в сияющем королевском синем и белом цветах.

Так как вся одежда и предметы обстановки погибли в Тюильри, Мария-Антуанетта заказала новый гардероб, а также разные бытовые вещи. Городская администрация Парижа изъявила готовность возместить до определенного размера потерю личных вещей.

Мария-Антуанетта каждый день твердо рассчитывала на то, что увидит, как ее бывшие соотечественники с союзниками-пруссаками вступают в столицу. Она рассказывала мадам дю Плесси свои сны: «Я отчетливо вижу, как союзники стоят лагерем под Вердуном, на следующий день они уже в другом месте, а вскоре стягивают кольцо осады вокруг Лилля».