Камеристка

Конечно, и у красивой мадам дю Плесси были толпы поклонников, бывали и любовники, но она имела обыкновение не распространяться о своей личной жизни. И будучи вдовой, она берегла честь имени и с большим уважением отзывалась о своем покойном супруге.

Мария-Антуанетта была чрезвычайно счастлива, что хотя бы мадам Франсина осталась с ней в тревожные дни.

Лично у меня ни на секунду не возникло сомнения, остаться или уехать. Я знала об опасностях, которым подвергаюсь как камеристка аристократки, не говоря уж о моем происхождении, но я не рассталась бы с Франсиной дю Плесси, даже если бы это стоило мне жизни.

— Я буду вас охранять, мадам, — сказала я, — я ведь ловкая и хитрая. В случае необходимости могу прибегнуть к любым средствам, чтобы спасти вас.

Я взяла себе за правило одеваться как простая мещанка: темно-синие или серые платья из простой ткани с более светлой шалью и фартуком. Но я всегда носила длинный острый кинжал на поясе.

Отправляясь по темным коридорам дворца, я снова стала брать с собой дубинку, как в начале моей службы в Версале. До сих пор никто не отважился напасть на меня или на мою госпожу.

Кто бы мог подумать, что однажды мое знакомство с парижскими ворами оправдает себя? «Дядя» Жюльена стал между тем моим хорошим другом; я познакомилась со многими его «двоюродными братьями» и довольно хорошо овладела воровским языком.

Большинство друзей и знакомых папаши Сигонье были цыгане, к тому же были ему очень преданны. Цыгане остаются верными до смерти — так говорят. Кого любил старый мошенник, того любили и они.

Как «баруха» племянника Пьера Лагранжа я в некоторой степени считалась членом его семьи. Тем временем я уже знала, что кто-нибудь из них постоянно находится недалеко от меня, все равно, бродила ли я по парижским улочкам или была занята в Версале.

Во дворце было много цыган среди низшей челяди, но на меня никто больше не нападал. Я находилась под охраной и этим была обязана папаше Сигонье, старому торговцу металлом в шапке из енота. Я надеялась, что защита распространяется и на мою госпожу мадам Франсину.

Глава шестьдесят один

Небо свинцово-серым куполом висело над Иль де ла Сите и Консьержери, бывшим королевским замком.

Я посмотрела на южную сторону острова Сите, соединенного с набережной де Орфевр, но осталась на правом берегу Сены и пошла на мост Понт Нёф, «Новый мост», который, собственно, являлся старейшим мостом в Париже. Он был первым, на котором не строили дома и лавки.

Я смотрела на быстро текущие воды Сены. Неделями шли сильные дожди, и вода в реке сильно поднялась. Потом я пошла по набережной де ла Межиссери. Здесь находился рынок, где продавались мелкие животные — кролики, хомяки, собаки и кошки.

Я хотела присмотреть для моей госпожи забавную кошечку. В клетке на одном прилавке в самом конце улицы я нашла, что искала.

Коко, пуделек мадам Франсины, давно уже отошел в мир иной, а его наследник недавно тоже умер. Я решила, что кошка более домашнее животное, за которым легче ухаживать. Ее не нужно выводить на улицу, она не тявкает и чистенькая. Мне ласковые, игривые и мурлыкающие домашние тигры нравились больше, чем собаки, вечно обнюхивающие друг у друга зады и интересующиеся только совокуплением.

Премиленький зверек со светло-серым мехом, белым пятном на груди, светлыми лапками и голубыми глазами, розовым носиком и белыми усами — вот на кого пал мой выбор. Кошечка буквально прыгнула мне на руки, ластилась, довольно урчала и не хотела возвращаться к своим соплеменникам в клетку.

— Маленькая скотинка выбрала вас своей хозяйкой, мадемуазель, — засмеялся продавец, и я приобрела зверька вместе с очаровательной корзинкой, украшенной розовым бантом, — потому что это ведь девочка, — как сообщил мне мужчина.

Мадам дю Плесси окрестила кошечку Миу-Миу.

С некоторых пор мадам дю Плесси стала старшей над всеми воспитателями и гувернантками королевских детей, поэтому со всеми жалобами королева обращалась к ней. Остальные слуги упоминания не заслуживают; по мнению Марии-Антуанетты, это были «совершенно незначительные существа, которые не нужно и по именам перечислять».

То, что я в глазах королевы была таким же незначительным существом, мне нисколько не мешало. Благодаря своему положению она возвышалась надо мной, и мне казалось совершенно естественным, что я не занимала ее мысли. Мне было достаточно, если время от времени королева мне улыбалась, а изредка даже произносила приветливое слово; хотя я знала — она обо мне тут же забывала.

Если и было что-то примечательное, так это то, что Мария-Антуанетта никогда не заговаривала о моем сходстве с ее невесткой. Кажется, она никогда на меня по-настоящему и не смотрела.

Всех в Версале как будто парализовал страх, когда Людовик сообщил, что хочет поехать в Париж, так сказать, прямо в пасть льва.

— Вас арестуют, сир, едва вы ступите в столицу, — предсказывала Мария-Антуанетта.

Но он снова положился на любовь французов к своему монарху. Он даже призвал назад любимого Жака Неккера.