Камеристка

Вскоре после этого толпа закричала: «В Париж, в Париж. Король должен ехать в Париж». Требовательные крики становились все громче и после короткого совещания с несколькими министрами, случайно оказавшимися рядом, и с генералом Лафайетом, Людовик XVI вышел снова на балкон дворца и крикнул:

— Я согласен. Если вы хотите, дети мои, чтобы я последовал за вами в Париж, то я вам подчиняюсь. Но при одном условии: я ни на миг не расстанусь с женой и детьми.

Орда шумно выразила свое согласие.

— Боже мой, — недоуменно сказала мадам Франсина, — это ведь означает безусловную капитуляцию перед плебеями. Теперь он уже будет не король, а заложник парижской черни.

Король и его семья должны были поселиться во дворце Тюильри. Это примерно в одиннадцати милях от Версаля и в центре столицы.

Впереди шагала Национальная гвардия, затем ехали пятьдесят повозок, груженных зерном: все запасы муки и зерна из Версаля. В заключение следовали кареты королевской семьи, подвергавшиеся оскорблениям своего «эскорта», состоявшего из рыночных торговок, шлюх и прочего сброда. Теперь все уже были пьяны почти до беспамятства.

По обеим сторонам дороги, идущей под уклон в сторону Парижа, простирались леса, листва уже пожелтела. Стоял прекрасный осенний день: небо походило на натянутый купол из голубого шелка, ветра почти не было. Дикие вопли пьяной толпы и тишина природы составляли резкий контраст. Все напоминало карикатуру «Король едет в путешествие», смешанную с шабашом ведьм и церковной процессией.

Я сидела в той карете, где мадам дю Плесси одной рукой обнимала перепуганную насмерть мадам Рояль, а другой — дофина, который вообще не понимал, что вокруг него, собственно, происходит.

Многочисленные деревенские жители стояли по сторонам дороги и пялились на эту абсурдную процессию. За каретами с королевской семьей следовали несчастные телохранители короля и фландрский полк. Следующими в процессии были кареты с сотнями делегатов Национального собрания, также переезжавшими в Париж, и в самом конце громыхали повозки с придворными. Последние испуганно прижимали к себе свои пожитки: мешки, в которых они поспешно засунули парики, обувь и одежду, а также шкатулки с косметикой и украшениями.

Возле Севра мы пересекли Сену. Когда мы наконец добрались до границы Парижа, уже опустились сумерки. Более семи часов прошло с того времени, как мы поспешно покинули Версаль. Все страдали от голода и прежде всего от жажды, особенно маленький дофин.

Зеваки на обочине дороги воспринимали все как развлечение и подзадоривали солдат, чтобы те стреляли в воздух. Нередко выстрелы попадали не вверх, а в бок и в карету короля.

На лице королевы отчетливо можно было прочитать гнев.

«Разве этим унизительным спектаклем она не обязана своему супругу, который отказался в свое время расстрелять зачинщиков и, с другой стороны, по глупости не покинул страну, когда еще было время?» — так я писала своей матери и отчиму в Планси два дня спустя.

Как же наивен, если не сказать более резко, был Людовик, чтобы доверить себя и своих близких этим бестиям?

Глава шестьдесят седьмая

Депутаты Национального собрания послали гонца, чтобы сообщить управляющему Тюильри о прибытии короля. Но тот, застигнутый врасплох, смог только принять к сведению эту новость, но больше почти ничего сделать не мог. Старый дворец являл собой жалкую картину. Пришедший в запустение и загаженный, грязные коридоры и внутренние дворы, покрытые сажей покои, пришедшие в негодность камины, дырявая крыша, прогнившие половицы, пустые комнаты и совсем голые стены. Вонь, сквозняки и жуткий холод.

Больше семидесяти лет там не жил ни один монарх. К счастью, у королевы была маленькая квартирка в Тюильри, где она могла переночевать после посещения театра.

Когда кареты въехали во дворец, была уже ночь. Постепенно дворы заполнялись повозками. Теперь в Тюильри находилось около шестисот человек.

На протяжении нескольких лет дворец делили перегородками на маленькие клетушки — так получались прибежища для непригодных больше придворных, отслуживших свое чиновников или некогда занятых при дворе художников. Управляющий Тюильри в течение нескольких часов выкинул этих бедных людей из их жалких каморок.

Теперь это стало жилищем Людовика XVI. Не хватало всего.

Моей матери, Эмилю и существенно выросшей за это время куче их детей было лучше. Они жили хотя и в старой крестьянской хибаре, но крыша не протекала, им было тепло, еды достаточно, а постели мягкие. Мародеры их пока не трогали. Признаюсь, что тогда я подумывала, не сбежать ли мне в Планси, оставив этот обезумевший Париж. Но на самом деле мне никогда не хватило бы духу бросить в беде свою госпожу.

Первые дни в Тюильри были сплошным кошмаром. Камины дымили, едкий дым наполнял комнаты.