Камероны

Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.

– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.

– Но ты сделаешь?

– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.

– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.

Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.

– Я горжусь тобой, папа.

– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.

– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».

– Ох, Джем!

– Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.

– Никто. Никогда!

– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.

– Ты знал такое, чего мы не знали.

– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.

– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.

Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.

– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?

– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?

– Нет.

– Тогда, значит, Сэм.

– Нет, не Сэм. Я не знаю, кто это сделал.

– Но Сэм что-то замышляет насчет этой шахты «Лорд Файф № 1», да?

– Нет, ничего он не замышляет.

– Я должен знать.

– Не замышляет. Он был у меня и говорил, что не может лишить людей работы.

– Это правда?

– Клянусь богом, пап.

Гиллон постучал себе по голове.

– Как же это мы забыли!..

– О чем?

– О боге. Ты не хотел бы повидать мистера Маккэрри?

– Ох, человече…

– Ты веришь в бога-то?

– Пытаюсь, пап, все время пытаюсь и не могу заставить себя поверить – даже сейчас.

«Тогда все твои клятвы мало чего стоят», – хотел было сказать Гиллон, но сдержался.

– Уезжайте отсюда, пап. И никогда не возвращайтесь. Нет нам тут больше жизни.

– После суда, Джем. После этого мы уедем.

– О-ох, пап, как бы мне хотелось увидеть этот суд и потом уехать.

Тут он закашлялся – это было невыносимо, как и опасался Сэм. Джемми отчаянно боролся за каждый глоток воздуха, а потом замирал, точно у него сейчас что-то лопнет в горле, – замирал, весь напрягшись, хотя сил совсем уже не было. Помочь ему ничем было нельзя, оставалось лишь поддерживать его, вытирать пот со лба, а те, кто находился за дверью, с такою силой впились пальцами кто в спинку стула, а кто в табурет, что кости белели.

Вечером, поспав немного, Джем сказал, что хочет видеть мать.

– Не заставляй папу подписывать «Желтую бумагу». Он помрет за мной следом, если подпишет ее.

– Ты же не умираешь, Джем. Смотри, сколько времени ты держишься.

– Я не об этом тебя просил.

– Ну, ладно.

– Какое же это обещание.

– Хорошо, я не буду его просить. Обещаю.

– Вот теперь я доволен.

Она была хорошая сиделка. Она знала, как обращаться с ним, чтобы сделать то, что надо. Другие, за исключением порою Сары, действовали слишком робко и потому причиняли ему боль. Мэгги сдернула с сына намокшую от пота рубашку и тоже причинила ему боль, зато дело было сделано.

– Знаешь, чего ты никогда не делала?

– Я многого не делала.

– Одного ты никогда не делала. – Он откинулся на подушки – лежал и смотрел на нее. Он не спешил. – Подумай сама.

Мэгги наконец отрицательно покачала головой.

– Ты за всю жизнь ни разу меня не поцеловала.

Словно иголочки пробежали по ее спине и затылку.

– Ох, Джем, – наконец произнесла она.

– Нет, маманя, ни разу – за всю мою жизнь. Думаешь, я бы не запомнил?

Она быстро обернулась, проверяя, нет ли кого-нибудь в зале и не стоит ли кто-нибудь в двери, и с облегчением удостоверилась, что они одни. Слишком это было страшное признание. Ей не хотелось, чтобы кто-то еще его слышал. Она потянулась было к Джемми, но он отрицательно покачал головой.

– Теперь слишком поздно. Теперь я уже не хочу.

– Я любила тебя так, как умела, – сказала Мэгги. Она говорила тихо и быстро: ей не хотелось, чтобы другие слышали, но отчаянно хотелось, чтобы услышал он. – Я старалась, но в семье у нас это было не принято. Понимаешь?

Он ничем не показал, что слышал ее.

– Это Питманго делает таким человека – выбивает из тебя все живое. Я очень хотела проявить любовь к тебе, но не знала, как это делается, можешь мне поверить, Джемми? Я не знала, как поцеловать собственного сына.

– А теперь слишком поздно.

– Да, слишком поздно.

– Слишком поздно, мам.