Камероны

– Но это же не молитва, – сказал Сэм.

– А я об этом прошу бога.

Снова наступила тишина, и стало слышно, как стонет ветер в их сосне. О Роб-Рое в семье давно уже не упоминали. Тут поднялся Сэм.

Где блюд не счесть – не могут есть,
Кто мог бы – корку гложет.
А вот у нас и есть, чем есть,
Да, и господь поможет.[23]

Раздались возгласы одобрения – вот и вознесли хвалу господу: Сэм сделал это за всех, и теперь можно есть. Сэм всегда находил выход из положения – качество, которым Гиллон не обладал.

– Откуда ты это взял? – спросил он сына.

– Сам не знаю. Где-то услышал и запомнил.

Совсем как его мать, подумал Гиллон: столько всего знает, а где подцепила, не может сказать. А он – он не мог даже вознести хвалу господу в собственной семье.

Был почти час ночи, когда они стали расходиться по своим комнатам. Через три часа рассветет, взвоет сирена, пора будет вставать и снова спускаться в шахту. Мальчики разложили тюфяки в своей комнате вдоль стен.

– Ну, спокойной ночи, Сэм. Хорошую ты сказал молитву.

– Спокойной ночи, Энди.

– Спокойной ночи, Джем.

Джем молчал.

– Да не принимай ты этого так близко к сердцу. Не хочет он быть здесь. Никто его не прогонял, он сам ушел, по своей доброй воле, – сказал Сэм.

Какое-то время в комнате стояла тишина, и наконец Джемми сказал: «Доброй ночи». Теперь черта была подведена. Ветер, по всей вероятности, стих, потому что дерево не скрипело и полосы лунного света, проникавшего в комнату, лишь изредка чуть передвигались. Много спустя – Эндрью и сам не знал, как много, – он шепотом окликнул брата:

– Сэм! Ты не спишь?

– Нет.

– Я тоже, – откликнулся Джем.

Только Йэн, молчаливый, вкрадчивый Йэн, этакий хорек в их семье, видно, спал. А может, не спал? У Йэна никогда не поймешь.

– Все мне здесь какое-то чужое.

– Ничего, привыкнем.

– Такое у меня чувство, что не место нам здесь.

– У меня тоже, – сказал Джемми. – Не хотят они, чтобы мы здесь жили. Не ихнего мы геста.

– Я тоже чудно себя здесь чувствую. Точно нельзя встать во весь рост, а надо на коленках ползать, – сказал Йэн. Значит, он все-таки не спал.

– Низовики низовиками и должны быть, – сказал Джемми. – Не хотят они нас тут.

– Нам здесь не место, – сказал Энди.

Они услышали на лестнице легкие стремительные шаги, и вот она уже стояла в дверях, глядя на них сверху вниз. Им не видно было ее лица при свете лупы, но они чувствовали ее злость – такую же холодную, как воздух в комнате.

– Нет, вам здесь место, поняли? Именно здесь. Наверху. А не там, внизу, с теми.

Они видели, как с каждым быстро произнесенным, жестким словом изо рта ее вырывается белое облачко пара.

– А теперь слушайте меня и на всю жизнь запомните то, что услышите. В нашей семье есть замки, – спросите-ка, есть замки у них?… В нашей семье есть бароны, графы, и полководцы, и лорды хранители печати Шотландии, – спросите-ка, есть такие у них?… Мы не чумазые и не покореженные, как они. Взгляните на нас и взгляните на них. – Голос у нее сначала был сердитый, а сейчас в нем появились победоносные нотки, он зазвенел от волнения: – Вот что я вам скажу, и вбейте себе это в башку. Мы никому не станем кланяться. НИКОМУ.

В холодном свете луны видно было, как маленькие облачка пара вырывались из ее рта. За стеной Эмили испуганно вскрикнула.

– Камероны ни у кого не одалживаются.

Она произнесла это глухо, точно сообщила некую истину, передаваемую из поколения в поколение. Они смутились и в то же время преисполнились страха и трепета – с такою страстью она говорила. Она пригнулась к ним; глаза ее горели как угли, и скрыться от них было некуда.

– Надо бы сделать такую надпись на семейном знамени, – заметил Сэм.

– Камероны ни у кого не одалживаются, – повторила она на этот раз с вызовом и пошла вниз.

Они лежали на спине и смотрели, как вместе с дыханием тихо выходит воздух у них изо рта – белесый, холодный и дрожащий, как все у них внутри.

– Если бы только не была она такой жесткой, – сказал наконец Сэм. Что-то надо было сказать, прежде чем они заснут.

Да, подумал Эндрью, быть Камероном – это совсем не легко.

11