Камероны

Вот они – верные, нетерпеливо ожидавшие их люди. А Роб предпочел об этом забыть. Люди не только не завидовали успеху Камеронов, они были благодарны за все, что Камероны привозили в поселок. Кстати, это опустил в своих трудах Карл Маркс – упоение процессом купли-продажи.

– Плоды доброго господнего залива, – добавил Гиллон.

Удачное выражение – его тоже следует запомнить, сказал себе Гиллон. Виски с элем на этот раз оказалось отменным – будто ему влили новую кровь в жилы. Он рассказал мальчикам про волнистых рожков: как надо сначала разбить раковину, потом перерезать мускул, соединяющий с ней моллюска; как должно его обработать, прежде чем положить в горшок: отрезать толстую, поистине слоновью ногу и бить ее молотком, пока она не станет мягкой.

– Ты, конечно, можешь предложить горнякам этого моллюска, – заметил Сэм, – но есть его ты их не заставишь.

Гиллон предпочел не придавать его словам значения, как не придал он значения тому, что какая-то старуха, проходя мимо их фургона, зажала нос. Он думал о святой Бет из Бакстона. Или это был не Бакстон, а Буксом?[22] Неважно, главное, что она – святая в широком, земном смысле этого слова. А если не святая – тут он вдруг понял, что ему вовсе не хотелось, чтобы она была святой, – то такими, в его представлении, должны быть святые. Если у господа бога есть разум, надо бы ему наделать побольше таких. А в общем, хороший был денек, подумал Гиллон и тотчас вспомнил о Роб-Рое и понял, что день-то лишь отчасти был хороший.

Они все ждали его дальше, на Тропе, его покупатели: стены домов, прилегающих к «Колледжу», казались черными – так много людей сидело на корточках или стояло, прислонившись к стенам. Несколько человек – шутки ради, подумал Гиллон, – зажали нос, но если он верно помнил, тут так же зажимали нос, когда он в первый раз привез селедку или угрей. Он проехал мимо «Колледжа» словно сквозь строй – люди кричали ему вслед обычные шахтерские шуточки, сдобренные густым хмельным юмором, – и дальше, вверх по Тропе до того места, где она, расширяясь, образует так называемую «площадь», хотя на самом деле это всего лишь нарост на дороге. Уже темнело, но люди, как всегда, высыпали из домов, и даже те, кто был в таверне, вышли на улицу. Толпа стояла тихо вокруг; Гиллон снял крышку с первой бочки и старательно сдвинул в сторону слой водорослей, обнажая раковины. Гиллон надеялся, что запах теперь уйдет, однако он стал лишь гуще, сильнее запахло морем – так пахнет дно рыбацкой лодки, когда она возвращается в гавань после долгого пребывания в воде. Он аккуратно свалил водоросли в кучу у задней стенки фургона, и первые покупатели с такой опаской подошли взглянуть, точно там были змеи. Кто-то из толпы взял водорослину и с содроганием отбросил – такая она была на ощупь вязкая, точно раскисшая мертвечина, а другой схватил водоросль и побежал по краю толпы, размахивая ею в воздухе, пугая даже мужчин. Тут Гиллон достал из бочки первую раковину, все еще обернутую зеленым морским салатом, и, подобно ювелиру, показывающему драгоценный камень, поднял руку – человек, размахивавший водорослью, остановился.

– Это еще что за штука, дружище? – крикнул кто-то, и Гиллон улыбнулся.

– Волнистый рожок. – Ему пришлось несколько раз повторить это и под конец перейти на «моллюсков»: так оно было понятнее. «Волнистый рожок» звучало диковато для жителей Питманго. Увидев содержимое раковины, все замерли.

– Страх-то какой, – под конец сказал кто-то.

– Но ведь угри тоже страшные, а вы их обожаете.

– А что с ними делать-то?

– Что с ними делать, дружище? Есть. Можно их варить, жарить на сковороде, жарить на вертеле, тушить. Бифштекс, морем подаренный бедняку.

Лихо придумано, похвалил себя Гиллон. Что-то он частенько стал лихо придумывать.

– От них плохо пахнет.

– Но они свежее свежего. Собраны в море сегодня на восходе.

Совсем малюсенькая ложь.

– Твердоваты, дружище, уж больно тверды.

– Чем толще раковина, тем нежнее мясо. – Тоже лихо придумано. А виски неплохо помогает.

– А как этих чертовых тварей оттуда вытаскивать?

Гиллон широко улыбнулся с многозначительным видом знатока. Все развивалось, как надо.

– Котел кипящей воды, и они сами зашагают оттуда – как на параде. А потом можно еще так.

Он взял из бочки раковину и – шмяк! – вдруг ударил ею о железный обод колеса. Она раскололась, точно фарфоровая, и обнажился рожок – страшная мясистая нога болталась на кусочке разломанной раковины; с ноги гроздью слизи свисало нутро моллюска – и мышцы и внутренности, а роговица, прикрывающая отверстие раковины, слегка пульсировала в последних судорогах умирающей жизни.

Но и это сошло бы, если бы какая-то баба не вздумала заорать. Раковина пошла по рукам, и эта баба как раз взяла ее; тут жаберная крышка моллюска приподнялась, развернулась, точно губы гиппопотама, и то ли защемила ей руку, то ли просто коснулась кожи.