Камертон

Эля медленно выдохнула и вернулась к окну. Наполнила грудь воздухом. Запустила воздух в каждый уголочек тела. Дышать можно. Дышать безопасно. Воздух дает крылья.

Говорить можно. Можно сделать шаг вперед. Полшага. Можно.

Можно что-то предложить и встретить отказ, и не умереть от горя. Ей ли не знать.

Эля потянула завязки на вороте платья. Дышалось с трудом. Дыхание пряталось в ней и отказывалось литься свободно. Она зажмурилась, и из-под век выдавились горькие капельки.

Он тебе не нужен. Не нужен для того, чтобы дышать. Никто не нужен! Будет он или нет – это никого не волнует. Ты его не знаешь. Он тебя не знает. Он никогда тебя не узнает. Ему безразлично, с кем целоваться. Ты сама по себе, он сам по себе. Каждый человек – сам по себе. Каждый кромешник – тем более сам по себе. Так устроена жизнь.

Если Эля захочет, она ненадолго пустит его в постель, и на этом все. Для нее ничего уже не изменится. А он… если он будет настолько глуп, что у него разовьется болезненная привязанность, зависимость от кромешнической ласки, как это порой бывает с людьми, – что ж, со временем и он это переживет. Так устроена жизнь: все проходит, и это пройдет. Не остается ничего. По крайней мере – в ее жизни.

Ветер не может стоять на месте, или он перестанет быть ветром. Даже вода, если она никуда не течет, обращается в болото.

Эле хотелось сорваться с места и взлететь в бесконечно высокое небо, промчаться над рекой, дыша полной грудью, кувыркнуться в воздухе, поиграть в догонялки с птицами. Когда-то это было возможно. Когда-то она не знала, что все это – не для нее.

На подоконнике метрах в трех от нее сидел голубь. Эля взмахнула рукой, но птица не шевелилась. Эля подошла ближе, открыла створку и увидела: голубь умер. Он сидел как живой, сложив крылья и наклонившись вперед, будто собирался что-то клюнуть, но на самом деле жизни в нем не осталось.

Эля отшатнулась от окна, села на пол и наконец разрыдалась.

Сжималось горло, боль тикала в правом виске, перетекала под бровь. Эля ударилась локтем о кресло-кровать. Слезы катились по лицу, и конца им не было.

…Прорыдавшись и чувствуя себя непонятно – ощущая то ли легкость, то ли пустоту, – Эля отправилась по магазинам. Там было разное: неповоротливые тетки-продавщицы смотрели на нее недовольно, продавцы-мужчины пытались подбивать клинья. Она предпочитала задерживаться там, где усталым сотрудницам было не до нее, и набирала в примерочную по охапке самой разной одежды, совершенно не представляя, что ей пойдет, а что нет.

Она так давно потеряла интерес к тряпкам.

Слишком нарядных вещей ей не надо, что-то нейтральное… Почему нейтралы не выходили на связь с Яном? Только потому, что у него не проявился врожденный талант?

Эля взяла пару свитеров – бежевый и молочный, стандартные синие джинсы, утепленные черные брюки, длинный плащ – у Яна длинный плащ, ему очень идет.

Пухлявую короткую курточку. Красную беретку. Куда ты пошла, Красная Шапочка? К бабушке. Только ни с кем не надо было заговаривать по дороге. Она заговорила, пусть не с волком, а с афганской борзой, но с тропинки все равно сбилась… Нет, на самом деле ей и не нужно было к бабушке. Жить на дне нельзя, ей нельзя. Но как же ей вернуться в мир кромешников, если все пути заказаны?!

Устав крутиться перед зеркалом, Эля перебралась на фудкорт, чтобы пообедать. Здесь умопомрачительно пахло крепким кофе, а продавали бурду. Еда тоже показалась Эле невкусной, что ее вовсе не удивило, а вот то, что в ответ на недовольство покупными блюдами в памяти всплыли аромат и вкус пирожков, испеченных Ларисой Игоревной, было уже чересчур. Она сегодня ни одной мысли не может до конца додумать, чтобы в памяти не встали печальные, как у обиженной собаки, глаза этого паршивца Яна. Стоит ли переживать, что у него разовьется зависимость от случайной кромешницы? Или ей пора уже начинать тревожиться о самой себе?

«Во мне говорит прирожденная особенность кромешников: мы не уходим, не отдав долг. Мы никогда не остаемся в долгу. Поэтому такое непривычное чувство. Это путы, узы, это не отношения. Когда я с ним расплачусь, узы испарятся».

А может, все проще и неприятнее? Ее зацепило то, что он ей отказал, сумел отвернуться, когда она готова была дать ему все, чего он хочет?

…Потому что это не все, чего он хочет, сказала себе Эля.

Он хочет больше. Все или ничего.

Ее притянуло не то, что Ян воротит нос, а ей приспичило непременно доказать свою неотразимость. Фу, какая вздорная картинка. Нет же.

Ян думает, что она может дать больше, и ждет большего. А у нее ничего уже нет. Вот так будет вернее.

Надо быть легче. Эля вернется к Яну. Они докопаются до его истинной природы, так или иначе, выяснят, в какую щель завалился его дар, а потом она улетит дальше, и Ян ничего не сможет – и не захочет – изменить. Ей нечего дать ему, хотя он, начитавшись сказок, пока представляет все иначе. Поэтому, когда она станет совсем пустой и совсем легкой, он не будет ее удерживать.

Глава 7