Камертон

Эля забыла спросить у Яна, в котором часу он должен вернуться из консерватории. Она гуляла по Солигору до вечера: слонялась по набережной, откуда целую жизнь назад совершила отчаянный прыжок в воду, и отстраненно наблюдала за горожанами, пыталась смириться с тем, что ветер кажется пронизывающим, неприятным, что хочется поскорее забиться в теплое убежище. Например, на шестнадцатом этаже. Жадно откусить пирожка, у них ведь еще остались пирожки. Может, даже сварить вкусный кофе, чтобы был ничуть не хуже опьяняющего аромата, распыляемого на фудкорте для привлечения клиентов.

Ноги уже принялись болеть. Голова шла кругом. Тело, тело, тело, обычное человеческое тело, всюду тело, всюду оно лезло, всюду встревало, всюду мешало. Она привыкла к нему, труднее было смириться с тем, что теперь невозможно переключиться в режим сильфиды. К телу полагались слова – скрипучие и тяжеловесные. «В режим сильфиды» – это вообще что такое? В какой степени эти ужасные слова отражают волшебный бриз, момент, когда отрываешься от земли, плывучее перетекание мыслей, восхитительную пустоту внутри, невыразимую легкость?

Наверное, можно подобрать слова и получше, только все равно это не то.

Тело страдало, падало, ушибалось, в конце концов свалилось на чужого парня в троллейбусе. Дважды. Настоящий саботаж.

Когда Ян дотронулся до нее вчера, в нем был огонь и свет. Он не брился больше суток, его кожа отливала синевой, щетина обожгла ее нежную щеку. Но мягкое касание губ, такое мимолетное, мгновенно притушило боль. Возможно, он сделает еще что-нибудь, что поможет ей забыть о боли?

Эля жила среди людей уже больше года, бежала от самой себя, бесцельно металась из города в город, из страны в страну, сталкивалась и с другими кромешниками; она видела, как реагируют на кромешников люди. Едва заметив, что в их поле зрения попало что-то чудесное – не обязательно прекрасное, хотя бы необычное, – они начинали сходить с ума от желания немедленно это присвоить. «Самая красивая девушка – моя, поняли, недоумки? Вы лузеры! Я победитель по жизни!»

Ян, сделавший стойку и притащивший ее к себе в нору, вроде бы поначалу ничем не отличался от большинства. Даже его решение пойти за ней ко дну и вытащить ее не было удивительным: мое, вернуть, присвоить, обладать. Ветер не сдержать в ладонях, но людям это невдомек.

Ян сам отпустил ее вчера. Сделал единственное, чем можно привлечь сильфиду, – отпустил ее. И ничего не сказал сегодня утром. Эля же видела, он хотел, у него вертелись на языке слова, но… такие же тяжеловесные, неуклюжие, неподходящие. И он промолчал.

Вдоль набережной загорелись фонари. Улыбнувшись, Эля решила, что пора возвращаться: Ян, наверное, уже дома. У него светится окно, и он ждет ее. Они сглупили и не обменялись номерами телефонов. Нет, Ян предлагал, она отказалась, но это было раньше. Сегодня они сглупили, забыли.

Ей хотелось помочь Яну разгадать тайну его рождения: любому важно знать, кто он на самом деле. Хотелось, чтобы он залечил эту рану, восполнил эту бездну, стал цельным – и счастливым. А еще ей хотелось сидеть на кухне за столом, над которым висит на цепочке светильник, слушать, как начинает посвистывать чайник на плите, и думать, какой пирожок выбрать: их же так много, и все они вкусные. И чтобы Ян смешил ее. Она и забыла, когда смеялась в последний раз, а с Яном не получилось удержаться. Он так забавно отдувал челку с глаз, когда говорил «афганская борзая».

Не переставая улыбаться, Эля набрала цифры на домофоне: она хорошо запомнила номер квартиры. Сигнал показался тревожным, для него выбрали какую-то неприятную ноту, и она все включалась, умолкала и включалась снова, пока у Эли не заныли зубы. Отбой. Может, она неправильно набирает номер? Еще раз. Долго, долго, долго, долго. Бесконечно.

Эля прошлась вдоль дома, посчитала пальцем этажи, прикинула, где окна Яна. Если она не ошиблась, света в окнах не было.

Все еще не вернулся? У него, возможно, концерт? С утра он особо не наряжался, но мог заскочить днем… Никто не поверит, что можно быть такой безмозглой, в наше время, когда у каждого есть телефон, не узнать номер и торчать под дверью. Эля не знает даже его фамилии. Позвонить в домофон соседям, объяснить ситуацию… и что? Ночь просидеть на лестничной площадке, как бездомная?

Впрочем, она и есть бездомная, и никому она не нужна.

Закоченевшими пальцами она запустила в смартфоне браузер, разыскала сайт консерватории, просмотрела расписание концертов. Разумеется, это ничего ей не дало. И концерт мог состояться не в консерватории, а где-нибудь в филармонии.

Эля пристроилась на лавочке у подъезда. Чем дольше она сидела, тем сильнее промерзало все внутри, от кончиков пальцев до глубины души. Вначале она уговаривала себя, что Яна задерживают важные обстоятельства. Может, приемная мама попала в больницу (упаси боже) или еще что-то.

Потом Эля поставила лимит времени: в 21:30 она встанет и пойдет прочь, и не вернется больше, между прочим. Нет, в 21:45. Нет, в 22:00, для ровного счета. В 22:15…