Камигава: Рассказы

Вместо этого я прошел к кладовой, приземистой постройке без окон напротив деревенского колодца. Наш гость был расположен в передней, подальше от бочек и кувшинов и мешков в дальней комнате. Рюшацу, еще один охранник, поставленный у входной двери, сидел, жадно смотря в сторону костра.

- Есть что-нибудь? – сказал я.

Рюшацу пожал плечами, - Ничего путного. Он начинает плакать, затем прекращает, затем начинает снова. Ни просьб. Ни разговоров. Ни молитв. Ничего.

Я поднял бурдюк ветерана, - Вот. Сходи к колодцу, наполни его.

Рюшацу покачал головой, - Кёкури сказал не кормить его, пока они не решат, что с ним делать.

- Я только что от них, - искренне сказал я. – Они говорят о том, чтобы послать его своей дорогой.

- В такую-то ночь? – сказал Рюшацу. – Лучше бы просто пристрелили его.

Я пожал плечами, скорее, чтобы не смотреть Рюшацу в глаза, чем соглашаясь с его словами. Он все еще смотрел на меня, когда я поднял взгляд. Я протянул бурдюк. – Сходи, наполни его. И если хочешь, можешь не торопиться, -  я посмотрел в сторону костра, и ветер снова стих, донеся до нас смех наших товарищей. – Я тут за всем присмотрю.

Рюшацу замешкался, затем взял бурдюк и побежал к колодцу. Я вошел в кладовую.

Передняя комната использовалась для запаковки и распаковки, и была пустой, единственные инструменты были заперты в главном складском хранилище за дверью. Ветеран стоял на коленях в центре комнаты, справа от него стояла нетронутая миска с рисом, слева мигала свеча, обернутая восковой бумагой. Он уже не плакал. Более того, его лицо было спокойным, как у солдата утром, накануне сражения.

- Добрый вечер. – Сказал я. Он не ответил.

Я опустился на колени перед воином. – Вы можете говорить?

- Немного, - его голос был сухим, словно песок. – Воды?

- Скоро, - сказал я, - Старейшины не желали проявлять гостеприимство, пока не были уверены.

- Осторожность, - сказал ветеран, не сводя глаз с колен, - Хорошо. Нам нужно быть осторожными.

- Что случилось? – спросил я.

- Оскорбил Катаки, - сказал он, и его голос дрогнул, произнеся это имя.

- Оскорбили как?

Воин слегка кашлянул. – Это так просто.

- Да, но как? – настаивал я.

Воин оторвал взгляд от своих рук, и в его глазах я увидел безумие. Безумие, и, возможно, намек на что-то другое.

- Все ками спятили, - сказал он. – Затем, это что-то другое в его глазах растаяло, и лицо стало вялым. Он снова опустил взгляд на свои руки.

- Как? – сказал я, вставая, возвышаясь над стариком.

- Убил всех нас, - сказал воин.

- Убил кого? Вашу часть? Ваших союзников? Кого? – я пытался удерживать ровный тон голоса, выбросив из своих слов всякое раздражение.

- Я во всем виноват. – Мягко сказал он.

- Да, - умоляющим тоном произнес я, - но что Вы сделали? Вы убили кого-то?

- Воины должны убивать.

- Тогда, может, Вы не смогли кого-то убить? Осквернили духа? Вы предали самого себя? Вы дезертировали? Вы сбежали? Поэтому Катаки Вас преследует?

Последовала долгая пауза, и входная дверь кладовой задрожала на ветру. Думал ли старик, или просто пытался выговорить слова, я определить не мог. Вскоре, он произнес, - Я сбежал.

Я начал прохаживаться по комнате, обходя его, зная, что Рюшацу недолго будет торчать у костра. Времени не оставалось.

- Катаки хочет Вас убить? – спросил я, прохаживаясь.

Снова пауза. – Кто знает, чего хотят ками? Они все спятили.

- Катаки преследует Вас из мести. – Это был не вопрос, я просто указал это. Я знал, что следовало сделать, что Сурошиан сказал мне сделать, не говоря прямо. Кому-то нужно было принять решение.

- Да. – Мягко сказал старый воин.

Снаружи взвыл ветер.

- Все равно уже слишком поздно, - добавил он.

Я уже стоял за его спиной. Я вытащил из ножен дедовский кинжал, надеясь не вспугнуть его. Вероятно, он слышал шепот металла о ножны, но не шелохнулся. На одно безумное мгновение я подумал воззвать к Катаки, чтобы тот направил мое лезвие, но решил не делать этого.

- Вам следует… - были последние его слова, и одним быстрым движением я провел лезвием по его горлу.

Это ничем не отличалось от забивания ягненка. Он не сопротивлялся, его руки так и остались лежать на коленях, его тело внезапно стало тяжелым и влажным. Он обмяк на полу без единого вздоха.

И ревущий ветер снаружи неожиданно стих, словно его накрыло гигантской крышкой.

Я осторожно положил его тело на пол, вытер лезвие о его порванную одежду, и медленно прошел к двери. Стих не только ветер, ибо в деревне не было слышно никаких звуков.

Я вышел из кладовой и увидел, что все небо было окрашено сиянием красновато-коричневого оттенка, словно деревня была охвачена пожаром. Не было ни звезд, ни облаков, лишь тусклое, грязное сияние.

Рюшацу лежал на земле шагах в четырех от меня, головой к кладовой, полный бурдюк воды вытекал на землю. Что-то вытекало и из самого Рюшацу, увлажняя почву под его головой и грудью.

Паника охватила меня, сковав комом желудок, но я все же подошел к нему и перевернул на спину. Его горло было перерезано одним плавным движением. У него не было времени на сопротивление.

Это ничем не отличалось от забивания ягненка.