Камни Господни

Чваня подковылял к Малюте и тихонечко подсунул в руку маленький холщовый мешочек:

— А ты солькою присыпь. Вишь, как раны играют?! Она, милая, почище каленого железа ему станет!

— Дело глаголешь! — Скуратов вытащил щепоть соли, размял ее пальцами, и принялся деловито натирать раны.

Снег был нетронутым, воздушным и почему-то теплым, словно птичий пух. Данила посмотрел вниз: он шел и не оставлял за собой привычных осторожных следов. «Словно по облакам, как ангел», — Данила улыбнулся и открыл глаза.

— Малюта! Глянь! — Чваня вскочил с замазанной кровью плахи. — Наш убивец-то очухался!

— Тьфу ты, черт! Левый глаз вовсе истек, а правый кажись цел, — рассматривая обоженное лицо, Скуратов медленно крутил головой Карего. — Имя свое назови, мигом в рай отправлю!

— Я… я… — разбитые, потерявшие форму губы не слушались и выдавливаемые звуки никак не складывались в слова.

— Так, говори, — Малюта припал ухом к губам Карего. — Христом тебя заклинаю, только говори!

— Возмутитель и отцеубийца, — с трудом выдавил из себя Карий.

— Хорошо, дальше! — возбужденно закричал Малюта. — Царя, значит, убить хотел. А подослал-то кто?!

Крутившийся подле Скуратова Чваня немедленно подскочил к хозяину, жалобно заглядывая в глаза:

— Батюшка, как имя-то, не томи…

Отмахиваясь, словно от надоедливой мухи, Малюта раздраженно ударил наотмашь по холопьему лицу.

— Душа моя, Христос с тобой, только сказывай!

Через мутную неживую пелену Данила посмотрел на рыжую бороду своего мучителя, на кривую волчью голову мелькавшего рядом палача и вдруг увидел между ними лицо своего отца, его поседевшие волосы, убитые горем глаза.

— Прости… прости, если сможешь…

— Пощады тать просит! — довольно хихикнул Чваня. — Видать, хорошо отделали молчуна!

Малюта досадливо плюнул в лицо крутившегося подле палача и вцепился руками в Карего:

— Братец, ты только не помирай! Прежде на подославших тебя бояр укажи! За то я всех попов заставлю по тебе заупокойную отслужить!

Солнце стремительно пряталось за горизонтом, последними лучами цепляясь за еще багряную полосу неба, ставшего уже ночным и иссиня-черным.

Стало тихо, так, что Данила перестал различать даже свое дыхание. Он оглянулся: надвигающаяся темнота стремительно скрывала необозримую прежде снежную равнину, а может и не снежную, а песчаную пустыню без берегов, по которой на золотом верблюде ездил солнечным днем вечно дремлющий и уставший ветхий днями милосердный Бог.

В надвигающейся на мир тьме Данила с тревогой вспомнил убиенного волками отрока Пахомку из строгановского Орла-городка, которого обещал уберечь и не уберег. «Как же ему, с перебитою шейкою дорогу-то сыскать? Не сыщет, заплутает, пропадет, — Данила с тоской посмотрел на ложащиеся окрест густые мазки мрака, поспешно заполняющего собой землю. — Хотя бы ничтожный знак, или даже след малый после себя суметь оставить!»

Он разжал сведенные судорогой ладони и уьидел, как выскользнула и упала на снег старая, серебряная монета с отчеканенным ликом Христа, окаймленная древними письменами. Смертные деньги, в уплату могильщику! Данила нагнулся, чтобы подобрать бесценную реликвию — и не смог, настолько непомерно велика стала ее тяжесть.

Последние багряные краски тихо сходили с края небес, превращаясь в непроглядную глубину опрокинувшейся вечности.

— Господи, — в отчаянье закричал небу Данила, — скажи, так есть ли еще надежда?

Его глаз коснулся Свет: легкий, льющийся, заполняющий через край, какой иногда приходит в снах, но только теплый, живой, пахнущий дождем и цветущими травами, легким дымом костра и теплым духом только что испеченного хлеба.

— Ты и есть Надежда.

Данила повалился на колени, в слезах припадая к ногам Спасителя:

— Проклятый душегуб, вот кто я!

— Разве не ты был рабом и стал свободным? Или не ты от ненависти пришел к любви? Разве не за друзей положил свою жизнь? — Христос нагнулся и, поднимая Данилу с колен, сказал. — Встань, нареченный Судом Божьим и Утешителем! Ступай и ничего не бойся.

Данила улыбнулся и сделал шаг.