Камов и Каминка

Вчера, поздно вечером, они вернулись из путешествия по стране. Когда-то художник Каминка своих гостей, а порой случайно попадавших к нему заграничных визитеров прогуливал с привеликим удовольствием. Но этот радующий его, как он смеясь говорил, налог на дружбу постепенно превратился в утомительную обязанность, когда, после отмены виз, из России на него обрушился поток мало, а то и вовсе незнакомых людей. Но на этот раз он радостно знакомил любимого друга со своими заветными местами, распахивая затейливо сотканный ковер этой страны взору внимательного и доброжелательного ценителя. Художнику Камову хоть и не так уж много, но пришлось поездить, в основном по Северной Европе. Страны, в которых его выставки пользовались успехом и в которых ему удалось побывать: Швеция, Дания, Голландия, Германия, имели между собой больше сходства, чем все они вместе и каждая по отдельности с этой ни на что виданное им ранее не похожей страной. Загорелые, крепкие люди, в которых он никак не мог признать привычных ему по России евреев. Крикливый, экспансивный, не способный сказать слова без сопровождающего жеста руки народ. Повсюду мужчины и женщины с оружием, но напряжения никакого нету. Едва одетые девушки, черные лапсердаки, военная форма, полосатые халаты, шорты, арабские галабии — казалось, более разношерстной, живописной толпы ему не приходилось видеть. И то, как эти люди общались между собой, было художнику Камову ново и удивительно. Не было здесь знакомых ему по Европе воспитанности, вежливости, равнодушия. Не было привычных по России, готовых в любую минуту прорваться агрессии и хамства. Эти люди, даже будучи незнакомы между собой, как та официантка в Метуле, положившая ему на плечо руку, или полицейский, которого по дороге в Эйлат остановил художник Каминка, чтобы расспросить о дороге, говорили друг с другом будто всю жизнь прожили по соседству, будто были родственниками, членами одной огромной семьи. Монотонные каменистые откосы Негева, многоэтажные ущелья Иудейской пустыни, вздыбленные скалы юга подавили и оттолкнули его своей ветхозаветной суровостью, но в Галилее душа его расцвела. Он не мог насытиться этими голубыми, розовыми, синими, фиолетовыми холмами, этим сладостным волнистым ритмом, бескрайним и в то же время таким очеловеченным простором, этим тонким, легко вливающимся в грудь воздухом. Дороги этой крохотной полоски земли на восточном побережье Средиземного моря были нахожены ассирийцами, вавилонянами, египтянами, греками, римлянами. Ее топтала конница персов, крестоносцев, мамелюков. С древних стен города, где царь Соломон держал свои знаменитые колесницы («Тут был гараж», — сухо объяснил художник Каминка), он смотрел на расстилающуюся перед ним долину, где сражались египтяне, хетты, турки, арабы, англичане и которой предназначено было стать ареной величайшей в истории человечества битвы. Он смотрел и не мог наглядеться на нежную зелень долины, на мягкую голубизну высокого неба, на светлые, выложенные по синему фону далекого горного хребта мозаичные квадратики домов Назарета, на темный круглый пуп Фаворской горы. Здесь, на этих дорогах, в серебристо-розовых оливковых рощах, спускающихся к гладкой, сияющей чаше Кинерета, он впервые в своей жизни встретил Иисуса, не Бога, а человека…

— Чего день с утра портить, — вяло проборматал художник Каминка и, почесывая шею, поплелся в кухню. По питерско-сайгоновской традициии художник Камов положил в чашку ломтик лимона и, с наслаждением отхлебнув, утер усы.

— Отменный кофей, браво, Сашок!

Художник Каминка, глянул на часы и недовольно качнул головой.

— Ну-ка, Мишенька, давай заканчивай и одевайся. Ах, — спохватился он, — да что ж тебе надеть-то? Давай быстренько съездим, купим тебе шмотки. Неделю все хорошо было, и снова, как назло, хамсин, не в ватнике же тебе ходить…

— На Голгофу! — Художник Камов отодвинул пустую чашку, встал и, выпрямившись, простер руку вперед. — На Голгофу. Не забывай, Сашок, куда я приехал!