Камов и Каминка

И сейчас, глядя на безупречно прописанный холст и с наслаждением внимая перекличке веков, разгадывая намеки, вышелушивая цитаты, определяя влияния, он задавал себе тот же вопрос, ибо подлинного, захватывающего все существо волнения он не испытывал. Эта прекрасная живопись чем-то напоминала ему искусно сделанный муляж, искусственный цветок, практически неотличимый от настоящего, но все же искусственный. При всех поистине огромных достоинствах этой работы в ней не было главного — жизненной силы, которая, по глубокому убеждению художника Каминки, была напрямую связана с истоками, с магией. Религиозное начало художник Каминка считал непременным условием искусства в любой его стилистической ипостаси. Так, к примеру, разрушительный богоборческий гений Малевича он почитал исключительно удачным примером стихии, по его мнению, безусловно религиозной. Пафос повседневной жизни с обостренным вниманием к ее мельчайшим деталям, будь то кружевной манжет или рыбья чешуя, организованный надличной абстрактной геометрией картины, выраженной пропорциями, светом, тенью, цветом, был сутью творчества таких художников, как Ян Стен, Терборх, Мэтсю, Вермеер, и являлся, по мнению художника Каминки, пластическим выражением ценностей протестантства с его акцентом на личной связи человека с Богом. Акцент на частном мире частного человека был антитезой театральной экзальтации католицизма. Неслыханная дотоле вещественность голландской живописи XVII века, непроизвольная одержимость предметом, поистине религиозное им упоение превращали натюрморт в не что иное, как икону народившегося капиталистического общества. По сделанности, по качеству живописи, по реализму — вплоть до переучета наличности — работы Шрекингера не уступали самим голландцам, но отсутствие страстного религиозного начала — Шрекингер явно (и зря!) не собирался молиться котлете и пиву — превращало их в техническое достижение, бессмысленный рекорд, могущий вызвать удивление и восторг, но лишенный хоть какого-нибудь смысла. И когда он краем уха услышал цитату из каталога, что творчество Шрекингера наилучшим образом демонстрирует пустоту современной реалистической живописи, он, отнюдь не соглашаясь, подумал, что, может, эта Галанти не так проста, как кажется.

У входа в зал, где была выставлена его работа, художник Каминка столкнулся с Кирой.

— Ну что ж, тебя можно поздравить? Какой успех…

— Да я… — начал было художник Каминка, но она перебила его:

— Лучше поздно, чем никогда…

А успех и в самом деле был. У работы художника Каминки выстроилась очередь желающих заглянуть в дыру.

Инсталляция и впрямь выглядела весьма эффектно. Текст, квадратным шрифтом на иврите справа и римской антиквой на английском слева, был врезан в от стены до стены и от пола до потолка дугой идущую выгородку из римского травертина. В центре на уровне человеческого роста располагалась дырка диаметром в три сантиметра. Стена выглядела весьма внушительно, величественно даже — не зря травертин, где они его достали, это ведь деньги какие…

— Да, — художник Каминка склонил голову набок и потер подбородок, — поэффектнее, чем куча мусора и уже изрядно поднадоевшие экраны…

Меж тем к нему подходили все новые и новые знакомые и незнакомые люди. Поздравления, комплименты, весь этот привычный обязательный вернисажный шорох, он смущенно улыбался, жал руки, целовался. Страх, что сейчас его выведут на чистую воду, разоблачат, опозорят, испарился, уступив место облегчению, осторожной радости и недоверчивому удивлению: неужели никто из них не видит, что это бред, чушь, издевательство, наглое кривляние, площадная клоунада?

— …очень интересно! Тем более что в другой беседе с Кремье Левинас отметил…

— Да, да, — кивнул художник Каминка, — извините…

Он повернулся к даме с крупными изумрудными серьгами в ушах, завкафедрой искусствоведения Тель-Авивского университета.

— Простите, я не расслышал?

— Глубокие, парадоксальные и неожиданные мысли.

— Благодарю вас, профессор Кишон…

…Окончательно он понял, что его вынесло на гребень успеха, когда Овсянико-Куликовская, смерив его взглядом умных маленьких глазок, покачала головой:

— Да, Каминка, интересное с тобой кино вышло. Неужели ты что-то начал соображать? — И после легкой паузы сказала: — Я возьму у тебя интервью для «Матадора».

ГЛАВА 22 в которой наших героев знакомят с некоторыми фактами жизни

К двенадцати часам художники Камов и Каминка прибыли к служебному входу в Тель-Авивский музей. Охранник, сверившись со списком, попросил у художников удостоверения личности, покрутил в руках русский паспорт, бросил внимательный взгляд на лыжи, кинул документы в ящик стола, выдал художникам по бирке с надписью «Посетитель», сказал в микрофон: «Каминка и Камов к главному», — и, бросив посетителям: «Ждите», уткнулся в газету.