Кампанелла

Кампанелла проснулся рано. Утро было спокойным и солнечным. Как хорошо гулять в это время где-нибудь в лесу или сидеть у реки! Ему недолго пришлось любоваться безоблачной голубизной неба. Надзиратель, гремя замками, отпер камеру. Обычно так рано на допросы не вызывали. Да и по лицу Мартинеса не трудно было заметить, что готовилось нечто исключительное.

Томмазо привели в застенок. Ставни на окнах были полуоткрыты, и даже здесь было видно, что на улице стояло солнечное утро. Посреди помещения возвышался острый деревянный кол, над ним висел блок и множество веревок. «Велья»!

Несмотря на ранний час, трибунал был в полном составе. На этот раз нунций не прислал своего заместителя, а присутствовал собственной персоной. Мартинесу велели удалиться.

Допрос, как всегда, начался с присяги. Но сколько Кампанелле ни объясняли, что от него хотят, он все время непонимающе мотал головой. Присяги он так и не принес. Его принялись увещевать, чтобы он оставил свои выходки и прекратил симуляцию. В противном случае ему будет очень плохо!

Но все увещевания были напрасны. Кампанелла делал вид, что не может взять в толк обращенных к нему речей и бормотал о каких-то десяти белых лошадях. Он не слышал вопросов и отвечал невпопад. Нунций скоро нашел, что пора кончать бесполезную формальность и уговаривать злостного симулянта. Он приказал приступить к пытке. Когда служители схватили Кампанеллу, чтобы раздеть, он стал отчаянно вырываться и орал на всю камеру:

— Не прикасайтесь ко мне! Тот, кто меня тронет, будет отлучен от церкви! Прочь руки!

Он зря кричал. С него сорвали одежду и голого потащили к дыбе. «Велья» требовала от палачей определенного мастерства. Поэтому в Кастель Нуово пришлось пригласить из Викарии особенно опытного мастера заплечных дел — Джакопо Ферраро.

Когда Томмазо связывали, он продолжал отбиваться и кричал:

— Вяжите, вяжите хорошенько! Постарайтесь-ка меня сразу искалечить!

Ему подтянули кверху ноги и за вывернутые за спиною руки подняли при помощи блока над колом. Его снова увещевали во всем признаться. Он, рассеянно глядя на нунция, молчал. Тогда было приказано опустить веревку. Острый кол вонзился в тело. Палач действовал без излишней торопливости: преступника надо было пытать не час и не два, а подряд сорок часов.

Члены трибунала настаивали, чтобы Кампанелла оставил притворство, а он пуще прежнего нес какую-то ерунду. Он требовал, чтобы его целовали, потому что он святой, вспоминал Марфу и Магдалину, кричал, что умирает от боли в запястьях, называл себя патриархом, звал на помощь папу, который должен прислать ему приказ о крестовом походе, говорил о каких-то деньгах и приставал к членам трибунала, чтобы ему высморкали нос.

Нунций, епископ Казерты и викарий проявляли необыкновенную активность. Они то приказывали выше подтянуть Кампанеллу, то сильнее опустить его на кол. И все без толку! Упрямство этого человека выводило их из себя.

Окна были приоткрыты. Томмазо видел спину солдата, стоявшего в карауле, а когда инквизиторы ненадолго прекращали кричать, слышал голоса со двора. Иногда из-за стен Кастель Нуово до его слуха доносился шум порта. Мол подходил к самым стенам, и временами можно было разобрать крики на кораблях. Услышав звуки морского рожка, он воскликнул:

— Трубите, друзья, трубите! Здесь убивают Кампанеллу!

Он слабел с каждым часом. Сказывалась большая потеря крови. В ответ на вопросы он выкрикивал по-латыни бессмысленные, отрывочные фразы. А когда муки становились совершенно нестерпимыми, переходил на родной калабрийский диалект и звал мать.

Инквизиторы неистовствовали. Исход процесса целиком зависел от того, удастся ли им сломить Кампанеллу. Если они заставят его сознаться в симуляции, то быстро отправят как мятежника и еретика, «вторично впавшего в ересь», на костер. А если даже «велья» его не сломит, тогда скажутся напрасными все их продолжающиеся почти два года усилия. Выдержав пытку, Кампанелла «очистится от обвинений» и докажет этим, что он действительно сумасшедший. А сумасшедшего нельзя судить. Так он вырвется из рук палачей и избежит костра.

Маэстро Ферраро попытался несколько умерить пылкое усердие членов трибунала. Он указал отцам инквизиторам, что если они будут проводить эту затяжную пытку в бурном темпе, то деревянный кол быстро порвет внутренности и еретик, истекая кровью и не приходя в сознание, отправится на тот свет, не успев сделать разоблачений, которых от него ждут. Однако попы, потеряв самообладание, не вняли его совету. Они продолжали неистовствовать. То один из них, то другой подскакивали к посаженному на кол и твердили все одно и то же:

— Говори истину! Кайся!

А Кампанелла, как назло, молчал. Голова его упала на грудь, глаза закрылись. Ферраро больше часа проделывал над ним различные манипуляции и отливал холодной водой, прежде чем снова услышал стон из его уст. Инквизиторы усердствовали вовсю:

— Покайся! Очисти душу признанием!

Он вообще совершенно перестал реагировать на окружающее, только изредка стонал и звал мать. Так прошло все утро.