Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

Когда в сопровождении доктора вернулся старпом, данный исторический документ уже покоился у меня в нагрудном кармане. Кульков в ожидании своей участи сидел на толчке за дверью гальюна и то всхлипывал, то в голос противно выл. Он полностью поверил в реальность происходящего, и в этом раздавленном, трясущемся существе уже невозможно было узнать наглого, заносчивого «годка».

Скоро Кульков был извлечён из своего убежища, выведен наверх и поставлен спиной к воде на торец пирса. Здесь с суровой серьезностью, смакуя каждое слово, старпом начал зачитывать приказ. Протрезвевший Кульков стоял на краю и трясущимися руками зачем-то безуспешно пытался застегнуть на мокрой робе пуговицу.

— Ну что ж, к делу! — возвестил старпом, окончив чтение, и взял у меня пистолет.

— Доктор, намажь ему лоб зелёнкой. Да побольше пятно сделай, побольше…

Насвистывая под нос вариации на тему похоронного марша, Горыныч начал демонстративно, не спеша снаряжать патронами магазин, потом вогнал его в рукоятку ПМа, снял предохранитель, передёрнул затвор. И тут по сценарию наступила моя очередь.

— Товарищ капитан-лейтенант! Подождите! Тут Кульков прошение о помиловании написал. Не хочет, чтобы его расстреливали. Вот документ, прочитайте!

— Не хочет, говоришь, чтобы расстреливали? Надо же! — искренне удивился старпом. — Что ж ты молчал? Ну-ка… что тут за каракули? — и с серьёзным видом, скрывая предательскую улыбку, вслух зачитал документ, в муках рождённый Кульковым.

— Ну, это же совершенно меняет дело! — просиял старпом так, как будто ему только что сообщили о назначении командиром на новую строящуюся лодку. — Человек обещает встать на путь исправления. Водку — пишет — не буду, в тюрьму хочу. Хотя туда ему, в общем-то, и дорога… Ну ладно, проявим снисхождение, если присутствующие, конечно, не против.

Присутствующие, включая Кулькова, были не против. Доктор, правда, немного разбухтелся:

— А какого чёрта тогда я среди ночи сюда тащился, мальчика, что ли, нашли? Да и зелёнки вон уже сколько на него извёл! Давайте шлёпнем побыстрее, да и спать пойдём!

Пока я пытался разубедить нашего кровожадного доктора, доказывая ему, что любая тварь, даже такая, как Кульков, достойна снисхождения, старпом принял решение:

— Матрос Кульков! — гаркнул он так, что загудело железо под ногами.

— Я! — еле слышно пропищал тот.

— Так вот, Кульков, — сбавил тон старпом, — принимая во внимание твоё искреннее раскаяние… Ты же искренне раскаялся? Или опять врёшь, скотина? — зловеще сверкнул глазами старпом, поигрывая пистолетом.

— Искренне! Искренне! — завизжал Кульков.

— Тогда другое дело, — глубокомысленно изрёк Горыныч, отдавая мне пистолет. — На, минёр, убери от греха подальше, а то вдруг передумаю.

— Что ж делать с тобой, Кульков, — ума не приложу…

Кульков привстал на цыпочках, слегка подавшись вперёд, ловил каждое слово. Всем своим видом он изображал деятельное раскаяние.

— Расстрелять — не хочешь… Может, повесить? Вон и доктор головой кивает. Его же из-за тебя среди ночи с постели подняли. Тебе не стыдно, Кульков?

— Минёр! — обернулся старпом ко мне. — У тебя верёвка-то найдётся? Метров пять, думаю, хватит, — прикинул он, бросив взгляд на крюк ТПУ[14], торчащий на лобовине рубки.

— Что скажешь, Кульков? Хватит?

Кульков глянул на крюк, кивнул, но глаза его наполнились слезами.

— Ну ладно, ладно, не распускай слюни, больно не будет, гарантирую…

— Сергей Гариевич, — вновь принялся я исполнять за адвоката. — Может, немного помягче наказать? Кульков сказал, что жить хочет…

— Хочет??? — снова искренне удивился старпом. — А что же он тогда водку пьёт и воинскую дисциплину нарушает? Нам такие воины не нужны!

— Он сказал, что больше не будет… — не унимался я (моя доброта и человеколюбие порой не имеют границ!).

— Точно не будешь, Кульков? Ну ладно… — сжалился старпом, заметив, что тот находится уже в предобморочном состоянии и чего доброго сам невзначай окочурится.

— Пять суток ареста на гарнизонной гауптвахте! И не благодари. Не слышу ответа! Кульков, мать твою!

— Есть пять суток ареста! — хрипло прошептал Кульков, не веря своим ушам и, гремя костями, рухнул на пирс.

15 Кульков, Штирлиц и беспредел на Красной площади

Кульков не умер. Сто пятьдесят миллионов раз я потом об этом пожалел. Посредством пары подзатыльников и флакона аммиака в нос он был немедленно реанимирован, после чего в сопровождении старпома и доктора убыл в казарму готовиться к завтрашнему перебазированию на местную гауптвахту, в просторечии — на кичу.