Камыши

— Виктор Сергеевич, я взяла с собой нитки. Я хотела сделать это на берегу. Но раз так уж вышло… — проговорила она с необыкновенной простотой. — И давайте без возражений. Это совсем вам не к лицу, пылить бахромой, — и по-прежнему смотрела так же открыто и ясно. — Берите весла.

Меня окатило теплом ее врожденной, наверное, деликатности, и я только посмотрел на свои когда-то модные брюки, обтрепавшиеся действительно уже до неприличия.

— Тем более что еще совсем светло. — Она вынула из кармашка иголку с намотанными на нее шерстяными нитками. — И я обещаю вам, что это будет быстро.

Я подчинился, и мы поменялись местами. Мне показались костлявыми и чересчур волосатыми собственные ноги, а обмороженные колени не в меру фиолетовыми. Но неловкость скоро прошла. Я греб не спеша, убаюкиваемый вдруг наполнившей меня умиротворенностью, поглядывая на знакомую мне будто с детства картину: на весь этот взрыхленный берег, на домики и заборы, оседавшие в землю, на обрыв, который словно растягивался и сплющивался. И ведь мне уже была не просто известна, но, пожалуй, привычна эта обжитая людьми полоска песка и травы, где возле автобусной стоянки был щит с пожелтевшей газетой и старуха торговала семечками, яблоками и виноградом, разложив все это на серой тряпке, где в совхозной столовой сейчас висел гул возбужденных голосов и запах скисающего вина и пропотевшей одежды и где в эту минуту надрывался автобус, собирая туристов, должно быть, яз этого палаточного городка, который иногда открывался нам на косе, если мы отплывали очень далеко..

— Скажите, Вера, — спросил я, когда мы уже были на середине пролива, — вот слева Черное море, справа — Азовское, ваша Тамань как бы на разделе. А вот вы считаете себя жительницей какого моря, какого побережья?

Она вскинула на меня глаза и переспросила:

— Азовского или Черного?

— Да, — подтвердил я.

— Азовского, — ответила она.

— А почему Азовского?

— Почему? — не поднимая головы, проговорила она.. — Ну как бы вам объяснить?.. Черное море мне кажется всегда праздничным. Может быть, даже беззаботным. А это — рабочее. Пусть и маленькое, но вот именно работящее. И для меня оно… я бы сказала: оно уютнее. Поэтому я живу на Азовском. А с чего вдруг такой вопрос?

— Просто так, Вера. Действительно просто так, ответил я.

— Или вы, может быть, скучаете о Черном?

— А с чего вдруг этот вопрос? — спросил я.

— Просто так. Действительно просто так, — ответила она.

— И какого же сорта здешних туристов вы не терпите? — напомнил я ей наш разговор в столовой, тогда, под дождем. — Возможно, вы скажете теперь?

Мне показалось, что мой вопрос почему-то задел ее. Она пожала плечами и даже как будто нахмурилась.

— Каких? — немного подумав, сказала она. — А тех, которые, приехав сюда, так до конца и не понимают, что валяются-то они на песочке и разгуливают возле горя. Вот каких, Виктор Сергеевич. И это дачное самодовольство… — Она даже съежилась.

— Возле какого горя? — не понял я.

— А вот возле этого моря — вот возле какого. Нет, вы не подумайте, что я против… Не подумайте, что я вообще против того, чтобы приезжать сюда отдохнуть. Разве здесь плохо? Но что-то ведь надо замечать, кроме себя. То, что происходит вокруг, надо тем не менее замечать, — с неожиданной силой произнесла она, и ее глаза вспыхнули. — Может быть, я не совсем ясно выражаюсь, но мне хочется иногда видеть на лицах задумчивость, чтобы уважать этих людей, чтобы вместе с ними верить во что-то большее, чем собственный загар или какая-нибудь необыкновенная заграничная тряпка. — Она смотрела мне в лицо, как бы стараясь разглядеть, понимаю ли я ее, или, возможно, предостерегая от возражений. — Ну, одним словом, как могла, я сказала о каком горе я говорю, — прервала она себя.

Меня удивила эта вспышка, этот неожиданный поворот нашего разговора, но еще больше как бы уже обдуманный ход ее мысли, высказанной с такой созревшей и напористой убежденностью. Можно было предположить, что это оскудевшее море было чуть ли не оселком ее философских раздумий о человечестве. Но что-то, безусловно, в ее словах было выстраданное и, может быть, личное. Это шло изнутри, словно незаконченный спор с кем-то другим. Да, сам того не подозревая, я задел в ней что-то именно личное.

— Но может быть, эти люди не понимают, не видят, что здесь горе? Ведь само-то море не умеет кричать? — сказал я. — Ведь так же? Правда? Что же вы молчите, Вера?

— Нет, я говорю о тех, кто все понимает, — произнесла она. — Как раз о тех, кто все решительно понимает, кто понимает и знает даже больше нас с вами.

— Кто же это? — осторожно спросил я.

— Кто? — посмотрела она на меня и вдруг смутилась. — Нет… Да нет, я говорю о другом, Виктор Сергеевич. Даже совсем о другом. Лишь бы не хищничество. Лишь бы не всеядное потребительство — и хоть трава не расти. Я вот о чем говорила. Вот куда вы меня завели, а к тому же и завезли, — и так же неожиданно она улыбнулась мне, как бы спохватившись, что забыла про свою работу.