Камыши

…А тараньку тоже надо уметь разделать. Выбрать ту, которая мягкая, желтая, чуть ли не светится. Повернуть головой к себе, а правой рукой, ухватившись с другой стороны, рвануть ее вдоль, чтобы, хрустя, отделилась вся спинка. Икорку, если она есть, теперь вынуть и отложить. И начинать, не торопясь, потихоньку: с ребрышек. И тоже посасывать. А уж рыбец…

Что же это со мной? Что?..

А уж рыбец…

— Мы двадцать лет не виделись, Костя. А гимнастерка твоя цела?..

Так я сжимал зубы и топтал самого себя посреди футбольного Ростова, который в эту минуту «выстраивал стенку».

— Конечно, конечно, — растерянно кивнул Костя. — Но у меня же завтра доклад… Как раз насчет рыбцов и тараньки. — И он вздохнул, давая понять, что уступил. — Ну ничего, встану пораньше.

И мы пошли к построенному под трактор драматическому театру, в садик, где можно было выпить пива и на воздухе и быстро.

Но сперва отвели пса домой. А ведь, пожалуй, я совсем не хотел никуда идти. Лестница была действительно крутая, трудная, пропахшая кошками и ведрами, и с выщербленными ступеньками, которые, казалось, осыплются под ногами.

Железные столики, покрытые пластиком, и в самом деле росли прямо под деревьями, окружая выкрашенный в голубовато-зеленый цвет павильон, но все до одного были заняты, и гул висел такой, как будто здесь роились осы. Воздух был напичкан голами, а вся земля вокруг, как прошлогодней хвоей, усыпана чешуей, ржавыми головами и обсосанными высохшими хвостами.

— Ну, ты видишь, что тут творится? — сказал Костя, глядя на вертящуюся перед нами жужжавшую толпу.

Но нам повезло. Мы все же уселись за трехногий, искалеченный столик, который, можно сказать, сам приплыл нам в руки. И к тому же затененный, увенчанный тополем. Но перед этим я пошел к павильону и занял очередь. Костя молча наблюдал за мной и, кажется, не оценивал моей энергии. Но я был благодарен ему за то, что он все же пошел сюда. Мы, безусловно, разговоримся, и все встанет на свои места. И когда мы положили руки на пустой столик, я сказал, глядя на Костю:

— Ну и все, — и достал сигареты. — Теперь порядок, как, помнишь, когда мы по ночам ходили за водой. Тоже была очередь. Тогда за водой… Колодец помнишь?

— Живучи мы с тобой, Витя, — улыбнулся он.

— Да-аа, — кивнул я.

— А хороший ты написал роман, Витя, — сказал он, вытираясь платком. — Серьезный. Мы по вечерам иногда вслух читаем. Ну а второй? Про Миус? Я ведь все жду. Не думай, что забыл. Год вот уже, как ты написал, что скоро кончаешь и сразу же мне привезешь. Я и Татьяне хвастался, что в такие попал критики. Все, выходит, в порядке? Закончил, значит?

— Про Миус?.. Да видишь ли, — я чиркнул своей зажигалкой. — Как бы это тебе объяснить?..

— Да ты не подумай, не думай, — вдруг торопливо заговорил он. — Я догадываюсь, что это не кирпичи обжигать, а поделикатнее.

— Нет, не в этом дело, Костя. Тут совсем другая причина, — кажется, газа в моей зажигалке осталось немного.

— Устал? — с участием спросил он. — Я вижу — устал.

— Да, наверное, — согласился я. — Что-то есть вроде… накопилось. Но только смотря от чего устал… понимаешь? — Я посмотрел вокруг и отодвинулся от солнца, которое сквозь ветки опять достало меня. — Даже ты, Костя, про Миус уже стал забывать.

— Может быть, может быть, — сказал он, ерзая. — Но ведь давно было. И Миус, и Днепр, и Висла… Чего только не было!

— А «краба»? А колодец? А Грига? А вышку? Да ты что, Костя! А вышку за Таганрогом помнишь? Неужели так ничего и не помнишь?

— Вышку?.. Нет что-то…

И вот здесь-то, за этим трехногим столиком, выяснилось нечто уже совсем удивительное: Костя, оказывается, не помнил, что это он и вытащил меня из моря. Вот из того самого, где жили его рыбы. Костя начисто, как я ни старался растрясти его, не мог вспомнить того дня, когда он подарил мне жизнь. Вот так история! Тогда, конечно, ему не понять, почему я выбрал именно этот город и прилетел к нему.

— Да, да, да… А вот Грига припоминаю. Верно… Извини, конечно. Не знал я Грига. — И комкал свой платок, и кивал мне, и сидел, поглядывая на очередь. А вышку забыл. Извини. Давно ведь. Давно.

— А за что это я должен тебя извинять? — спросил я.

— Не тем, понимаешь, не тем мозги забиты, — ответил он.

Интонация этой фразы мне показалась почти унылой. Да и поглядывал Костя на меня вовсе не глазами любящей матери, наконец-то нашедшей своего пропавшего отрока. Но и я, пожалуй, был уже готов спросить его: «Слушай, милый, скажи честно, а тебе-то, теперешнему, нужна моя книга о том, что поднимало нас из окопа? Я-то надеялся, что хоть тебе нужна. Или тебе сейчас больше подошел бы художественный справочник по обмену жилплощади? Давай наконец откровенно».

— Вот мы и сидим с тобой, Костя, в Ростове, — наконец сказал я.