Камышовые странники

О многом мог бы рассказать камыш. Древние народы считали его разглашателем тайн. В легендах говорится, будто именно камыш разнес по свету, что у царя Мидаса ослиные уши. Но теперь язык его загадочен и непонятен.

"Я знаю, почему бывает ветер. Камыши качаются, размахивают своими пушистыми талаками, потому и ветер", - делает вывод Егор, разглядывая, как дружно качаются стебли камыша.

...Отец ходит по грудь в воде, прочищает резаком ловецкую просеку, ставит сетки. А Егор в лодке сидит. Но он тоже даром времени не теряет. Обрывает листья камыша, широкие и острые как лезвия рыбацких ножей, загибает их концы, как братка Володя научил. Получаются лодчонки - копии "душегубок". Но прежде чем опустить лодочки на воду, Егор "нагружает" их каплями. Капли дрожат, блестят, как ртуть, катаются по зеленому ворсу листа, совершенно его не смачивая. Опущенные на воду и подхваченные течением, лодочки исчезают в зеленой тьме камышового леса. Ладно, можно еще наделать...

Егор обожает все, что плавает. К своему удовольствию, он обнаружил, что плавают не только лодки и поплавки, но также и посуда. Это самое непонятное: как посуда может плавать? Ведь железо! А всякое железо непременно тонет: топоры, тележные обручи, ножи. Даже деревянная бричка и та тонет - она всякими железяками окована. А вот миски и прочая посуда плавают. За миски нагоняй был, мать опять выговаривала.

...Начищенная песком и водорослями посуда обычно сушилась на берегу узека. А Егор как раз тут помогал братке Володе чинить снасти - нитку на челнок наматывал. Только на минуту братка Володя отлучился, как Егор мигом очутился на косе возле посуды. Сначала закачалась на воде большая зеленая миска, затем - кастрюля. Уж готова была отправиться в плавание большая алюминиевая чашка. Братке Володе пришлось вплавь догонять посуду, так как на пристани не было лодки.

И теперь Егора не оставляют одного и на минутку. Везде с собой берут. Но ему от этого не хуже. Он любит путешествовать: в телеге ли, на лодке. Или даже по степи ходить с браткой Володей.

Одну за другой Егор спускает на воду лодчонки, и они куда-то уплывают. Он уже построил и отправил целую флотилию. И вся эта флотилия исчезла без следа. Сгинула. Провожая глазами лодчонки, глядя на тростники, вибрирующие и тонко поющие, Егор, может, и не ясно, но смутно ощутил бесконечность текучей воды и беспредельность окружающего мира. Разумеется, все это он не мог понять до конца, тем более как-то высказать. Но он отчетливо представил, что они с отцом одни среди этого пространства без конца и без края, заполненного текучими водами и шелестящими камышами. И почувствовал, возможно, то, что взрослые называют тоской. Ведь он еще так мал и слаб духом...

Егор уже готов был захныкать, но вовремя вспомнил, что обещал на рыбалке вести себя достойно. Да и разве можно плакать, когда рядом отец вот он, ходит по ловецкой просеке совершенно спокойно, проверяет, хорошо ли держат снасти тычки.

Егор пожаловался отцу, что лодочки куда-то уплыли.

- А ты, сынок, не делай, раз они уплывают, - услышал он в ответ.

На становище вернулись поздно. В небе появились первые стаи звезд, а в жестких степных травах пиликали уже не кузнечики, а сменившие их сверчки.

- Егор, наверное, хныкал, канючил, - услышал голос матери мальчик, когда его укладывали спать в масахане - марлевом пологе.

- Да нет. Весь день молчал. Верно, еще воды боится. Завтра опять возьму. Пусть привыкает к рыбалке. Помощник все же. Где подбор сетки натянет, где за камышок попридержится. Как-никак четыре руки, а не две...

Узнав, что его снова берут на рыбалку, Егор пискнул от удовольствия в своем масахане. И тут же закрыл глаза: надо бы поскорее уснуть - тогда и утро побыстрее наступит.

ЕЛКА В КУКУЕ

В урочище Кукуй, на окраине пустыни, приютилась саманная хата Харитона. А вокруг на десятки и сотни километров - ни одного поселка. Лишь редкими дымами отмечены в пустыне чабанские зимовки.

В жилище темновато - мороз разрисовал окна розовыми и фиолетовыми папоротниками и хвощами. Пол земляной, но пыли нет: утрамбован хорошо, да и промазан глиной. Возле кроватей - волчьи шкуры. Нет, не ради красоты те шкуры и не ради особого шика, а чтобы было куда становиться, когда утром, впотьмах, слезаешь с койки и начинаешь искать поршни из сыромятной кабаньей кожи. На потолке проступают кривые чоблуки - джидовые* жерди, поддерживающие плоскую, залитую глиной крышу.

Такие жилища в Муюнкуме тогда никого не удивляли. Были и поплоше: темные землянки, с крохотным стекольцем на потолке вместо окна. В такой землянке жил и Егор с родителями и братьями. Да что там хаты и землянки! Случалось ведь и в камышовых шалашах жить - когда переезжали на какое-нибудь становище на берегу узека.

Да, такие времена были! Промысловик, вернувшись с войны, прежде всего думал о том, чтобы прокормить семью и выполнить план по добыче мяса и рыбы. И кочевал с одного урочища на другое. Да и где ставить хату, если кабаны сегодня здесь, а завтра они уже километров за тридцать - сорок? А где будут через полгода?.. И рыба тоже кочует по узекам.