Камышовый кот Иван Иванович

Тем-то и забавна, и примечательна была эта ситуация, что новый любовный поход Ивана Ивановича к озеру совпал по времени с первым же любовным загулом старшего сына Брянцевых.

Уже целый месяц Николай жил как в бреду. Просто — весь дымился!

Он уже и в предыдущем году бегал на танцы и в староборский клуб, и в соседние Горицы, и на дискотеку в райцентр Каменку. Замечали его и сидящим с девчонками в копнах на пойменном лугу. Ничего удивительного: Коля рос очень видным парнем. Уже к шестнадцати годам он на голову вытянулся над отцом, широко развернулся в плечах. А глаза у него были Тасины — большие и зеленовато-карие. «С приворотом глазы-то у твоего старшенького, — говорили Тасе сведущие в этих делах односельчанки. — Ох, присуха девкам ростет!»

Но в ту весну присуха вышла на самого Кольку. Зазнобила его девчонка из Каменки. И стал он летать на своей «Яве» в райцентр что ни вечер. А возвращался под утро, почти что к началу рабочего дня… И все Брянцевы враз заметили, что он обрёл странное сходство с вернувшимся в дом после своего камышового загула Иваном Ивановичем: тот же мерцающий блеск в покрасневших от недосыпа глазах, та же худоба мускулистого тела, те же обтянутые скулы…

Верушка, по своим девчачьим статям стремительно превращавшаяся в «мисс Каменский район», но прежде всего из-за своих математических занятий не имевшая возможности, как она сама говорила, «вести нормальную личную жизнь», язвительно вымещала на Коле свою тоску по оной жизни: «Ты, братец, скоро и прыгать начнёшь, как Ван Ваныч — до того похож на него стал. А то и дальше него — от алиментов!»

Федюшка же, напротив, быть может, предчувствуя подобные лирические катаклизмы в своей грядущей судьбе, сочувствовал старшему брату — равно как и своему камышовому воспитаннику. Тогда-то впервые в его творчество стали входить мотивы любовных страданий, лет через пять получившие под его пером серьёзное развитие:

О, сколько муки нам любовь несёт! —
Худеет брат и отощал мой кот.
Зачем, друзья, встречаться нам с любовью,
Когда она лишает нас здоровья?!

Родители же особо не возражали против такого, напряжённо-любовного ритма жизни своего старшего сына. Была тому веская причина. Осенью Кольке «стукало» восемнадцать, и ему предстояло идти в армию. А по давним сельским традициям в таких случаях парень перед призывом имел право как следует «нагуляться». Разве что Тася иногда вздыхала: «Колюшка, ты б хоть себя пожалел, ведь кожа да кости скоро останутся, как на Ван Ваныче, когда он с озера пришедши был!»… Но у приёмыша любовно-гулевая жизнь завершилась к середине мая, а у Николая она с началом лета лишь разгорелась по-настоящему.

Было и ещё одно существенное отличие. Наш камышовый герой возвращался из плавней без потерь и царапин, разве что действительно сильно потерявший в весе. А вот старший сын Брянцевых однажды вернулся из Каменки заполночь с довольно сильно изменённым, по выражению его сестры, «портретом хари лица». Нос у него был расквашен, под каждым глазом сияло по «фонарю». А правый глаз вообще «заплыл». Отсутствие двух зубов при разговоре тоже ощущалось. Вдобавок будущий воин прихрамывал…

Колька вначале всех уверял, что в темноте по оплошности угодил в кювет. Но ему сразу же никто не поверил. На мотоцикле, в отличие от его наездника, не виднелось ни единой царапины. Постепенно открылась истина… Староборский Ромео застал у своей возлюбленной целую компанию парней. «Знакомься, это мой троюродный брат из Талабска, а это его друзья!» — весело и без всякого смущения чирикнула юная хозяйка. Коля сел за стол без особой радости, но — что поделаешь, не уходить же лишь потому, что у подруги гости… Однако вскоре он заметил, что один из гостей в застолье по-хозяйски кладёт руку на плечо его, Колькиной, избраннице и, главное, опускает эту руку чуть ли не в самый вырез на груди. А она лишь похохатывает, стреляя глазами. «Тут-то я и не выдержал! — горестно повествовал юный механизатор, немного отойдя от физических и моральных страданий. — С одним бы запросто справился, да и с двумя тоже, а их четверо… Но всё равно — я им кренделей горячих накидал, каждый ещё красивше меня стал, долго они помнить будут!»

Отец сочувственно кивал, слушая старшего сына, а потом, втайне радуясь, взъерошил ему буйно-кудрявые волосы. «Не горюй, сынок, что ни делается — всё к лучшему. То добро, что сейчас ты прознал эту твою деваху, а не, к примеру, через год, в армии, а то и после венца».

Пыталась утешить сына и Тася, но безуспешно. После того, как с её языка в адрес неверной подруги сына слетело «сучка мокрохвостая!», Колька скрипнул зубами и обрезал: «Хватит, мать!» И, помолчав, нежданно добавил: «Сам я во всём виноват». Эти слова паренька остались для его семьи загадкой, которая разгадана была лишь через несколько лет… Впрочем, он и без утешений недолго тосковал.