Канада

Позже, когда эта история стала известна мне целиком — так, как известна теперь, — я узнал, что в пятницу, предшествовавшую субботе, в которую отец рассказал все сидевшей в ванне матери, перед тем как уехать ночью, индейцы доставили Дигби на товарную станцию «Великой северной» четыре туши забитых ими герефордских коров и уехали, рассчитывая на следующий день получить от отца деньги. Дигби решил, что раз операции с ворованной говядиной проходят без сучка без задоринки, он может принимать больше мяса и поставлять его своему другу, который был метрдотелем в вагоне-ресторане другого поезда «Великой северной», — такая концессия позволила бы ему, Дигби, зашибать весьма приличные деньги. Отец счел это счастливым для всех развитием событий. Однако, когда в субботу вечером он приехал за деньгами (часть которых предназначалась ему, как создателю схемы) в Блэк-Игл, где стояло маленькое бунгало Дигби, тот сказал, что две туши оказались протухшими (лето, слишком жарко, чтобы перевозить мясо в не оборудованном холодильником грузовике, якобы принадлежащем ковровой компании) и не годятся даже для индейцев, не говоря уж о вагоне-ресторане, который обслуживает пассажиров, привыкших ездить из Сиэтла в Чикаго и обратно роскошным экспрессом. Дигби заявил отцу, что платить за такое мясо не собирается. Собственно, он уже отвез эти туши на грузовике к Миссури и утопил их — на случай, если кто-нибудь, железнодорожная полиция, к примеру, вдруг нагрянет к нему и обнаружит мясо, на которое у него нет никаких накладных и объяснить присутствие которого в складском холодильнике он не сможет.

Для отца это стало очень неприятным сюрпризом, и он без обиняков растолковал Дигби, что если мясо было «с душком», то не надо было его принимать. А после того, как Дигби мясо принял, и само оно, и плата за него (четыреста долларов) стали его — Дигби — заботой.

Наш отец не сомневался, что Дигби — тщедушный, пучеглазый типчик, говоривший женским дискантом и щеголявший белым пиджаком при галстуке-бабочке, — просто-напросто раззудил в себе такой страх перед индейцами, которым нисколько не доверял и которые не доверяли ему, что затея покупать говядину во много больших количествах внезапно представилась ему глупостью, каковой она и была. Мысль эта нагнала на него страх еще и больший — попасться с поличным и лишиться высокооплачиваемой работы в вагоне-ресторане. Как выяснилось впоследствии, Дигби был замешан и в другой преступной деятельности, за которую полиция Грейт-Фолса с большим удовольствием упрятала бы его в тюрьму. Люди, работавшие в вагонах-ресторанах, и проводники пульмановских вагонов использовали девиц, живших вдоль всей железнодорожной магистрали. Такая девица садилась на поезд в одном городе, занималась в пути привычным ей делом, а на следующее утро с поезда сходила.

Отец и на миг не поверил, что мясо поступило испортившимся. Прежде этого не случалось, так почему должно было случиться теперь? Однако, когда он, посовещавшись в ванной комнате с мамой, возвратился в дом Дигби, чтобы еще раз потребовать четыреста долларов, а может быть, и выбить их из Дигби кулаками (на отца это не походило, но положение его было отчаянным), выяснилось, что тот уже уехал из города на «Западной звезде» и теперь катит в Чикаго, где у него заведена была совершенно отдельная жизнь, а управляться с индейцами предоставил отцу.

Так наш отец попал именно в тот переплет, который ему следовало бы предвидеть, и принять на его случай меры предосторожности. (К примеру, одной такой мерой могло быть присутствие при передаче мяса из рук в руки; другой — наличие в кармане денег, достаточных для возмещения убытков индейцам в случае, если продажа мяса сорвется.) Однако на тот момент все, чем он мог обезопасить себя, сводилось к остаткам ежемесячной пенсии, которую выплачивали ему Военно-воздушные силы, к небольшим деньгам, заработанным нашей матерью за девять месяцев преподавания в Форт-Шо, и к нашему «шевроле». На черный день родители наши ничего не откладывали, а этот как раз черным и был. У них даже чековой книжки не имелось. Они за все платили наличными.