Канашкин В. Азъ-Есмь

Некоторая дехронологичность и эскизность приведенных высказываний смущать не должны: мысль о русском народном характере как ведущей «реалии времени» выступила у художника в последнее десятилетие тем, что Достоевский называл «задачей безмерной». По воспоминаниям П. Павленко, Горький под впечатлением процессов, происходивших «внизу», неустанно повторял, что «пора писать исследования о русском и советском характерах и, оглядывая гостивших у него литераторов, добавлял: «Был бы я помоложе, написал бы книгу портретов».

«Написал бы книгу портретов» – именно это в полной мере выразило позицию писателя, иногда допускавшего «странные выпячивания» отдельных литературных наметок, сковывавшего себя похвалами-авансами и тут же разрывавшего оковы, вериги. Со страниц работ А. Бушмина, А. Метченко, А. Овчаренко, проанализировавших взаимосвязи Горького с советскими литераторами, довольно отчетливо виден облик человека, ни на миг не перестававшего носить и ощущать в себе то, что дала ему, народному выходцу, народная культура, прогрессирующий русский народный тип. К. Прийма, осветив в своей книге «Наравне с веком» роль Горького в творческой судьбе Шолохова, спокойно отклонил какую бы то ни было возможность суесловить по поводу горьковского недопонимания «крестьянского сословия» и поставил во главу угла то, что открыл, прозрел и утвердил пролетарский художник, своим творческим поведением, самой жизнью закрепивший многоголосье органического.

Для того чтобы удостовериться в акцентировано традиционном – «эпическом» – настрое Горького, главу «Один из уроков «Тихого Дона» из вышеназванной книги К. Приймы лучше всего прочесть вместе со статьями А. Овчаренко «Горький и мировая литература», «В творческом состязании» и монографией «М. Горький и литературные искания XX столетия», где в числе своеобычных горьковских свойств оказалась особо выделенной его способность не только видеть народ изнутри, но и последовательно отстаивать это видение.

«Тихий Дон» можно сравнить только с «Войной и миром» – такой горьковский тезис заключил в «ткань» своих раздумий о национально-народной «цепи» в литературе А. Овчаренко. К. Прийма, опираясь на многочисленные новые разыскания, воспроизвел непростую подоснову этого тезиса, наполнил его плотью. Когда Горький, по наблюдениям исследователя, окончательно убедился в том, что «закулисные силы» – рапповцы и пр.,– вступившие в борьбу с шолоховской трактовкой «судьбы человеческой, судьбы народной», стали одерживать верх, он обратился за помощью к И. В. Сталину. «Сталин со мной заговорил...– читаем в книге К. Приймы рассказ Шолохова о встрече, состоявшейся в июне 1931 года на даче Горького.– Говорил он один, а Горький сидел молча, курил папиросу и жег над пепельницей спички...»

О чем же Сталин говорил и что уточнял в произведении, прочитанном накануне в рукописи, переданной Горьким? Говорил об исключительной неоднозначности затронутой проблемы, а уточнял степень объективности молодого писателя, запечатлевшего путь народного самоутверждения, осложненного действиями «дурастых» деятелей-перегибщиков. А почему Горький, ожидая разрешения «проклятого вопроса», «нажег полную пепельницу черных стружек»? Потому что для него были исключительно важны утверждение шолоховского видения народной натуры, которая «не говорит, а делает», и реализация идеи «типично русской человечности», остающейся человечностью и при неисчислимых ударах.

«Сталин подымил трубкой,– узнаем из дальнейшего свидетельства Шолохова,– а потом сказал: «А вот некоторым кажется, что третий том «Тихого Дона» доставит много удовольствия белогвардейской эмиграции...» – и как-то очень уж внимательно посмотрел на меня и Горького. Погасив очередную спичку, Алексей Максимович ответил: «Белогвардейцы даже самые положительные факты о нас могут перевернуть и извратить...» Сталин снова помолчал. Потом сказал: «Да, согласен! – И, обращаясь к Горькому, добавил: – Изображение хода событий в третьей книге «Тихого Дона» работает на нас, на революцию!» Горький согласно кивнул: «Да, да...» (130).

Поддержав и «продвинув» шолоховскую концепцию народного характера, Горький – в такой же мере хранитель огня, как и изобретатель новой энергии,– вышел на простор большого исторического времени. Туда, где вечно живые народные типы (в том числе и его собственные: садовник, знахарка, крестьянин-исполин из «Жизни Клима Самгина» и др.) в скором будущем передадут эстафету Василию Теркину, Ивану Вихрову, Андрею Соколову; где создается, сотворяется постоянно обновляющийся образ не потустороннего, а земного бытия; где, по народным заветам, человек человеку становится «сотрудником, другом, соратником, учителем, а не владыкой разума и воли его...