Канатные плясуны

— Веди клиента, — решил саксофонист. — А что касается стволов, — добавил он так тихо, что только сам и слышал, — так что в бане, что в постели — их и спрятать некуда. Высший разряд! — крикнул он громко вслед Гоге. — Пусть клиент не сомневается. У нас, может, и победнее, чем в Москве, но покруче, чем в Чикаго.

Клиент оказался придирчивым. Стоя голым в предбаннике, он долго рассматривал полотенце, которое принес ему саксофонист. А саксофонист тем временем рассматривал его голое худое, словно из одних затянутых узлами мускулов, тело.

Посмотреть было на что.

На плечах татуировка, как погоны полковника, только вместо трех звездочек — три черепа. На груди под одной ключицей — семиконечная звезда с могильным крестом в центре. Под другой — тоже череп, только с пририсованными к нему крыльями летучей мыши. На крыльях еще цифры были, только цифры саксофонист разглядеть не смог, разве что единицу, четверку. Посередине груди был вытутаирован бегущий северный олень. Спина, на удивление, чистая, без наколок. А на запястье три большие буквы «ИРА».

— Девушка ваша? — вежливо спросил саксофонист, пойманный за тем, что изучает росписи на теле гостя.

— Шушар ты, — рассмеялся тот пренебрежительно. — «Иду Резать Актив».

Через десять минут саксофонист, так и не разыскав по телефону никого из подпасков, решился и позвонил самому центровику. Тому самому старику, который давеча пил коньяк мелкими глотками и не закусывал.

Тем более, сауна принадлежала ему.

— Авторитетный, авторитетный, — захлебываясь говорил саксофонист в трубку. — Денег не считает. В ресторане сотню, водиле — сотню… А расписан как!..

— Как? — спросил на другом конце эфира худой старый человек, страдающий туберкулезом и алкоголизмом. И еще к непогоде болели перебитые на допросах кости.

А завтра точно ожидалась непогода. Саксофонист начал перечислять, что увидел.

— А лет, годков ему сколько, — перебил хозяин.

— Ну, сорок…

— Молод для такой росписи…

— Ну, может, сорок пять…

— Если бы шесть десятков, поверил бы. Ну, полтинник… Любопытно, кто у него гувернером был, шлифовал кто…

— Может, и лет пятьдесят, — поправился саксофонист, — худой он, понимаешь? Вроде тебя, только моложе. Возраст на глазок не определишь.

— Че счас делает?

— Виноград жрет. И пердит, главное. Может, он и большой авторитет, только и я…

— Он — не авторитет, я бы знал, птичка напела бы, если кто из чесняков к нам пожаловал. А ты, алешка, шнурок — сиди тихо. Он — и «графом обсериголяшкиным» оказаться может, хотя, скорее — один на льдине… Но ты, литерка, терпи, пусть пердит, пусть… На то ты и терпила, понял? — разозлился хозяин, — За это тебе послюнявить «хрустики» дают.

Хотя саксофонист понимал — хозяин имеет ввиду, что за работу в сауне ему хорошо платят, а клиент всегда прав, все равно звучало до невозможности обидно.

— Так что мне делать?

— Пусть до утра у тебя побудет, — старику хотелось спать.

— Не нравится мне он. А не расспрашивал ли тебя: появился кто в городе новенький? О том, что в Камышевске «кешер» залетные взяли — не спрашивал?

— Нет. Только — полотенце, мол, чистое? Это которое я ему для парилки дал…

— Подержи его… Ублажи.

— Может, клофелину? — предложил саксофонист. — Он телку просит, так я ему и бабу, и клофелина для верности…

— Ты его сервисом задержи, — сказал хозяин.

Он чувствовал себя старым больным патриархом преступного сообщества Нововладимира. И перед тем, как уснуть, забившись в самый угол огромной кровати и по привычке подложив под голову вместо подушки локоть, подумал:

«А вдруг и в самом деле залетный из тех, кого еще по закону «бобры» жить учили… А то одни «аллигаторы» кругом.» И почувствовал, как стало вдруг приятно от мысли, что он может завтра встретить единомышленника, а, чем не шутят, вдруг и преемника, который не станет на ходу подметки резать, а даст ему дожить в старости и уважении…

Хозяин уснул. Он даже и не вспомнил, что собирался допить коньяк.

Через десять минут бесшумно вошли двое. Просто невероятно, как перед этим они также бесшумно открыли хитроумные замки входной двери. Звериное чутье, даже во сне позволявшее хозяину определять малейшее передвижение поблизости, на этот раз не сработало. Один из вошедших в спальню взял свободную подушку и накрыл ею голову старика. Другой навалился на ноги, чтобы тот не дергался в момент удушения.

— Ну, все, — решил тот, что держал подушку. — Пришла пора ему дых прикрыть.

— Тебе виднее, ты теперь главный, — согласился тот, что держал старика за ноги.

* * *

А тем временем саксофонист, как мог, ублажал клиента. Когда тот вышел из парилки, замотавшись по самые плечи полотенцем, приготовил ему фондю с осетриной. Сам обмакнул в растопленном и смешанном с белым вином сыре первый кусочек, протянул вилку клиенту, а потом налил рюмку перцовки.

— У нас — не абы как, — пояснил саксофонист. — В Люцерне фондю готовят именно так. Я там был. Обедал. На берегу реки, напротив Банхофштрассе, может слышали, улица там такая, и мост знаменитый…

_ А как же, — выпив рюмку перцовки подтвердил клиент.