Канатные плясуны

Адидас сидел, стиснув зубы. Выстрелы из автоматического оружия слились в единый звук. И этот звук был похож на крик, а, может, на самом деле кричали.

Первыми лопнули под ударами пуль стекла. Затем от вывески осталось:

«ИЗГО Й РЫШ» Штукатурка внешних стен превратилась в пыль.

— Прекратить! — крикнул лейтенант, приходя в себя после попадания пули в бронежилет.

Из здания выбежал человек. В обеих руках он держал по пистолету. Пистолеты выплевывали огонь. Одна из пуль попала в лобовое стекло и прошла у виска Адидаса. Стекло покрылось трещинками, а у Адидаса прибавилось седых волос.

Автоматная очередь перерезала стрелявшего пополам в районе пупка, так, что только позвоночник отныне соединял две части человека, или, вернее, тела, потому что человеком оставшееся можно было назвать с большим допуском.

— Кончено, — Адидас провел ладонью по лицу.

— Нет…

Из-за угла здания возникла темная фигура. Длинная очередь из автомата, который этот человек держал одной рукой, заставила залечь подбиравшихся к зданию штурмовиков. Лопнули, расколовшись под пулями, включенные фары автобусика «Светлый Бубунок». Все погрузилось в темноту.

— Ну я вам… — произнес майор Голиков, сдвинул фуражку на затылок и вылез из автомобиля.

Он стоял один на мокром асфальте, а автомат в руках бандита снова выплюнул очередную порцию смерти. Одна из пуль попала в околышек фуражки, сбив ее наземь. И тогда майор поднял руку, в которой держал табельный пистолет, и выстрелил один раз, ориентируясь на вспышки огня.

— Вот теперь — кончено, — и он, кряхтя, нагнулся, шаря в темноте руками в поисках фуражки.

После, вместе с Адидасом, они прошли в здание. В дальней комнате стояли, одна на другой, пластмассовые канистры с коньяком. Тут же были и пустые бутылки, а также резиновый шланг, через которые эти бутылки наполняли. В помещении распространялся восхитительный запах армянского коньяка. Из простреленных канистр тек этот напиток, и не промочив ног, нельзя было войти.

Уткнув лица в лужу коньяка лежало два человека, которые до штурма как раз занимались разливом этого божественного напитка. Один из них был Давид Григорян, отец троих детей, в прошлом учитель физики, а другой — узбек без имени, которого наняли наклеивать этикетки.

— Еще одно гнездо преступности уничтожено, — майор шмыгнул носом, улавливая запах и, наметанным взглядом определил, что несколько канистр уцелели. — А у нас еще целый список адресов.

* * *

— Сделано, — отрапортовал майор по рации.

— Не пойму, зачем столько крови! — чересчур нервно спросил Адидас.

— А ты выпей, — Голиков достал из заднего кармана брюк уцелевшую при штурме подпольного разливочного цеха бутылку. — Ты — выпей. Поверь мне. Полегчает.

— Зачем столько шума?!

— Ты — выпей… — напомнил майор. — Мы — солдаты…

— Я — не солдат! — возмутился Адидас.

— Считай, теперь призван. Ты пей, пей… Мне ведь тоже хреново. Ой… как.

* * *

— Люди Учкана (или кто там исполняет его обязанности) отныне и навсегда — на коленях, — произнес помощник мэра, «Лицо городского масштаба», который руководил операцией из собственного кабинета. — А без «пригородных» — Мореходу головы не поднять!

И по взмаху его рук угадывалось, что восклицательных знаков намного больше.

* * *

— «Лестница» — взяла с тумбочки исписанные страницы и прочитала Джессика название рассказа, а после достала изо рта комок жевательной резинки и прилепила ее к той самой тумбочке.

«ЛЕСТНИЦА

Падал пушистый теплый снег, он как будто парил в воздухе, и казалось, что время остановилось.

От двери до двери — семьдесят две ступеньки. Одиннадцать часов зимнего вечера… Четыре этажа, на каждой площадке — окно, которое упирается пыльными стеклами в ночь. Ужасно хочется есть. Прямо живот взбунтовался, как хочется.

Лестница пуста. Вот если бы сейчас… Если бы сейчас хлопнула входная дверь и легкие шаги — ее шаги, их не спутаешь, тогда сердце замирает, словно входишь в ледяную воду. И с глазами что-то странное — по краям в фокусе, а в центре размытое, туманное. Потом внизу — стоит приникнуть к перилам — покажется ее макушка. Темные волосы, в которых запутались неуспевшие растаять снежинки. Вокруг макушки индевеет белый пушистый воротник, а под ним — плечи в красном пальто. И тут — надо сразу отпрянуть к окну, потому что смотреть сверху можно лишь мгновение. Надо взобраться на подоконник и с безразличным видом отвернуться. Она должна увидеть все именно так: пустая лестница, черный прямоугольник окна и задумчивый молодой человек на подоконнике. Тогда она улыбнется. Это будет видно по отражению на стекле. Она улыбнется устало и радостно. Тут все рассчитано.

Хлопнула парадная дверь. Нет, шаги мужские. Так оно и есть. Мужчина поднимается неторопливо, на ходу стягивая перчатки. Лицо усталое, волосы с проседью и безучастный рыбий взгляд. Руки белые, ухоженные, с обручальным кольцом. Рыбий взгляд скользит, наталкивается на встречный, и мужчина отводит глаза. Что промелькнуло в его взгляде? Нерешительность, удивление, сочувствие? Теперь видна только спина. Широкая, сутулая, под черным кашемировым пальто.