Канатоходец

Тут весь шквал обвинений обрушился на меня. Врагом революции теперь оказался я, а не исключаемый студент, смирившийся со своей участью.

Трудно было доживать в военном лагере положенный срок, оказавшись одним против всех (остальные «классово-близкие» студенты из интеллигентной среды избежали военной подготовки — все они оказались чем-то больны).

Вернувшись в Москву, мы не узнали Университета. Все лекционные аудитории оказались разгороженными на маленькие клетушки. Это означало, что мы перешли на чисто семинарскую систему занятий (лекции только вводные — к большим разделам). К каждому из тех, кто что-то понимал, были прикреплены непонимающие— для занятий сверх расписания. Как сейчас помню моего подопечного. Он, доказывая теоремы, пользовался таким языком:

— Здесь я ложу, тут подразумеваю…

В Университете стало скучно. Что-то понимающие сбегали с нудных семинаров, пытаясь попасть на лекции старших курсов, где еще сохранялся другой состав студентов.

Наступил момент, когда собрался весь факультет, и общественная жизнь забила ключом — общие собрания дважды в неделю, длительностью по 3–4 часа.

Единственная тема — обсуждение моего непролетарского поведения. От меня требовалось, в сущности, совсем немногое — извиниться перед коллективом. Я категорически отказался. Сначала меня поддержала близкая мне (хотя и немногочисленная) часть студенчества, из интеллигентных семей, но потом все они, кроме одного — С.В. Смирнова[89], отреклись от меня, следуя совету своих родителей. Итак, борьба — двое против всего факультетского студенчества. На каждом заседании нам доставалось. Я тщетно пытался разъяснить свою позицию, но это вызывало только раздражение у присутствующих, они приходили в возбужденное состояние, и начиналась настоящая баталия. Опять театр абсурда, только я на канате, а они — на подмостках. Любопытно, что у меня испортились отношения с отрекшимися от меня, ранее близкими мне сокурсниками[90] и более или менее наладились отношения с пролетарской частью студентов, которые, будучи искренними, начали уважать меня.

Желая охарактеризовать уровень интеллектуального и морально-политического состояния Университета тех лет, приведу здесь некоторые тексты из газеты от 9/IX-1930 г. Этот номер в значительной степени посвящен конфликту на математическом отделении:

КО ВСЕМ СТУДЕНТАМ, ПРОФЕССОРАМ И ПРЕПОДАВАТЕЛЯМ ФИЗМАТА!

Товарищи! Необходимо мобилизовать все общественное мнение, дать отпор враждебным силам и при помощи всего факультета помочь математическому отделению выбраться из перерастающего при современных темпах соцстроительства, при том огромном напряжении страны, которое наш Союз испытывает, в резерв врагов рабочего класса.

Вот еще несколько оглавлений из того же номера газеты:

Каждый звук рождает свое эхо. Мы видим, каким откликом прозвучали в 30-м году романтические чаяния первых месяцев революции. Год 37-й был предначертан. Умеющие слышать — слышали. Но что было делать?

Между тем обстановка в стране накалялась. В начале сентября 1930 г. был арестован мой учитель, А. А. Солонович, и вместе с ним 33 человека[91]. Это был первый крупный арест анархистов-мистиков. Среди арестованных были: Проферансов[92] — отец моего товарища Ю.Н. Проферансова, Г.И. Аносов, театральный художник А. Никитин и его жена В.Р. Никитина, известный режиссер Ю.А. Завадский и др. Все они были непосредственными учениками А.А. Карелина. Наиболее активные представители этого движения были тогда осуждены Особым Совещанием Коллегии ОГПУ на 5 лет пребывания в политизоляторе. Три года спустя политизолятор был заменен на ссылку (кроме Г. И. Аносова).

Отметим, что, по данным A.Л. Никитина (статья 1991 г.), из 33 привлеченных к следствию были признаны виновными только 26. Такая «мягкость» была не свойственна этим органам в те времена. Как это объяснить?

Вместе с А. А. Солоновичем была арестована и его секретарь О.С. Пахомова. Ее уже тогда спрашивали и о нас — учениках Солоновича. Несколько позднее по особому и не очень понятному делу был арестован мой друг Ион Шаревский и отправлен в ссылку в Норильский край. Бдительный глаз не дремал.

А в Университете репрессии шли своим чередом. Выше я уже рассказал об аресте профессора Д. Ф. Егорова— почетного члена АН СССР. Мы, студенты, были потрясены.