Канатоходец: Воспоминания

3. Признать существование «антисоветской организации», если уж так хотелось следователю. Но встав на такой путь, допрашиваемый уже попадал в ловушку. Признав одно, надо было идти дальше — объявлять кого-то главой организации, ставя его под тяжелый удар. Под ударом оказывались и участники воображаемой организации. А дальше открывалась возможность для необузданной фантазии следователя, которую допрашиваемый мог и поддержать, тщетно надеясь на какое-то смягчение приговора. Теперь уже для обороняющихся борьба переносилась на новую арену — нужно было доказывать умеренность ранее признанной организации. Так разжигался костер современной инквизиции.

4. Иначе разыгрывалась ситуация при втором аресте по тому же самому делу. Здесь борьба уже становилась бессмысленной. Нет ни новых обвинений, ни очных ставок (если не было новых доносов). Надо было только еще раз ответить на те вопросы, которые задавались при первом аресте. Зачем? До сих пор я этого не понимаю. Может быть, надо было проверить — сдастся ли обвиняемый? Тюремная «радиопараша» сообщила, что меня ждет один из двух вариантов: «вечная ссылка»[234] или снова лагерь. Мне казалось, что в этой ситуации лучше было быть осторожным и сделать вид, что я сдаюсь. Это уже не могло никому повредить: тех, кого они объявили лидерами движения, уже не было в живых. Может быть, я был не прав: может быть, нужно было проявить героизм перед «ними» и идти навстречу новому лагерю? Но эта жертва не казалась оправданной.

Выше я рассказал о том, как получил вечную ссылку в промышленный город Темиртау, где мне удалось найти работу (даже творческую) в Центральной заводской лаборатории металлургического завода. Там я подготовил свою первую диссертацию.

Но вечность оказалась конечной! Бессмертный Отец народов взял да и помер. И я как «пятилетник» получил свободу по амнистии. Несмотря на вечность ссылки, за мною официально числились только пять лет лагерей. Второй арест посчитали просто юридически неправомочным. Может быть, юристы все это и понимают, но мне невдомек — ведь в обоих случаях действовало Особое совещание, а не суд. Почему-то один раз его решение посчитали правомочным, а другой — нет. Непонятная логика. Вот только мертвые не воскресают от признания неправомочности решений.

Исправительно-трудовая система

Исправительно-трудовая система — это одно из самых показательных и в то же время самых трагических изобретений социалистического строя, провозгласившего насилие как путь к свободе.

Задача лагерей была, по-видимому, троякой: 1) построить новую индустриально-развитую страну с помощью дешевой насильственно мобилизованной рабочей силы; 2) уничтожить тех, кто не смог адаптироваться к непосильному насильственному труду; 3) перевоспитать тех, кто выдержал испытание насильственным трудом. Труду приписывалась какая-то магическая «исправительная» сила.

Посмотрим теперь, как были выполнены поставленные задачи.

1. Построено многое, очень многое. Много земли перекопано и почти все ломом, лопатой да тачкой. Не было ли это разорением страны, когда интеллигенты разных квалификаций и умельцы разных направлений работали простыми землекопами? Не лучше ли было развивать технику и, опираясь на нее, обогащать страну? Не разумнее ли было не посылать в забой людей, не пригодных к тяжелой физической работе в силу своего возраста, здоровья, немощи, своей неприспособленности к суровым погодным условиям? Они в лагерях были тяжелым балластом — их бесполезное (с производственной точки зрения) существование ведь как-то надо было поддерживать в ущерб работающим. Наконец, почему было не смягчить нормы выработки немощным? Нет, система была дьявольской — она не заботилась о пользе.

2. Умирали многие. не знаю сколько, но очень много! И сейчас они, умершие, встают перед моими глазами. Зачем нужно было столько смертей? Зачем нужно было привозить на Колыму для умирания столько людей со всей страны? Людей всех специальностей, всех национальностей. Для очищения общества? Не знаю.

3. Воспитательная сторона: иногда на двери административного барака появлялась табличка КВЧ (культурно-воспитательная часть), но эта работа в те годы практически отсутствовала. Не было ни газет, ни журналов, ни радио. А если бы они и были, то не было ни сил, ни времени, чтобы к ним обратиться — в каждую свободную минуту клонило ко сну.

Но подспудная, не видимая явно воспитательная работа все же шла. Воспитателями оказывались блатари. Они, в отличие от нас, были социально близкими администрации. Они могли занимать привилегированные места, недоступные политическим осужденным[235]. Через них администрация управляла лагерной массой. И, как это ни странно, у них была своя антилагерная и антигосударственная идеология. Был свой фольклор, своя этика, свои суды, свои обряды. Они были лагерными героями. Это действовало на попадающую в лагерь молодежь.