Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

— А так! — сделал он жест рукой, свидетельствовавший о его артистическом прошлом. — Давая людям надежду, ты не думаешь о том, что им возвращаться в мир, где их поджидают несправедливость и жестокость. А это, старичок, больно! Идеалисты и романтики — самые вредные из тех, кто берется за перо, им, чтобы не баловались с чувствами человека, надо в раннем детстве отрывать руки. Живет он себе, в ус не дует, не подозревает, что необязательно погружаться каждый день без акваланга в гнусности окружающего бытия, а тут ты со своей писаниной. Посмотри, придурок, какой существует рядом восхитительный и красочный мир! В нем царят радость и любовь, и люди живут не мелочными интересами, а глубокими чувствами и страстями. В нем нет места посредственности, а зло наказуемо, и беззащитный человек, в силу тонкости отпущенной ему Господом души, начинает верить, что так оно и есть, а если нет, то может и должно быть…

Худое лицо Джинджера перекосила кривенькая ухмылочка.

— Только стоит ему захлопнуть книжку, — продолжал он, подражая тону опытных сказительниц, — как жизнь освежает его восприятие дубиной действительности из-за угла! Затертость пыльных чувств затыкает кляпом рот, от непотребства происходящего вокруг хочется реветь белугой, а еще надо зарабатывать деньги. Ими измеряется все. О них думают и говорят. Ради обладания ими продают себя и других, лгут, притворяются, совершают подлости. И до горемыки начинает доходить, что его элементарно кинули. Тогда он воздевает руки к небу и вопрошает: за что, Господи, ведь я в эту сказку поверил! Лучше уж жить скотом среди скотов, сирым и убогим, в толпе не различить…

— Но я… — попытался я вставить слово.

Джинджер поморщился:

— Ну, что — ты?.. Памятник надо поставить, в ножки поклониться тем, кто со страниц книг и экранов телевизоров выплескивает на голову обывателя потоки крови и говна! Встряхнется он по-собачьи, оглянется по сторонам и видит, что все совсем не так плохо и собственная его жизнь где-то даже удалась. Никто не грабит и не насилует, в руках стакан и кусок колбасы, что еще надо? Не говори слепому, что его любимая уродлива, не обманывай несчастных, будто со дна помойки виднее звезды! Жили себе, понурив голову, и ничего, так и будут жить…

Раздавил со злостью сигарету о край импровизированной пепельницы.

— Ав целом мне роман понравился! Особенно удался Нергаль, стоит, мерзавец, перед глазами, как живой…

Пожалуй, даже слишком, особенно в свете последних событий! Обвинения Джинджера были конечно же несправедливы, только что я мог ему возразить? Опубликовав текст, автор не вправе что-либо пояснять, а только покорно терпеть, когда его пинают ногами. Зная об этом не понаслышке, я тем не менее открыл рот и начал произносить какие-то слова, но очень скоро обнаружил, что говорю не о романе, а о себе, о том, что в последнее время со мной произошло. Как так случилось, не знаю, видно, наболело и прорвало плотину. Не хотел ведь рассказывать, а выложил все как на духу. Так поверяют сокровенное случайно встреченному попутчику, так лицом в колени матери утыкается обиженный ребенок.

Говорил спокойно, возможно даже рассудительно, как о чем-то виденном со стороны. О ночном визите месье, об обуявшем страхе, когда в пустом доме скрипнула половица, о том, как с листа бумаги шагнули в мою жизнь ангел и бес. Пожаловался на выходки и гримасы двуликого портрета, описал пейзаж под черным, беззвездным небом. Когда перешел к устройству замка и внешности его обитателей, Джинджер замахал рукой, заторопил:

— Читал, знаю!

Забыв о вальяжности и снобизме, метнулся за новой порцией снадобья к прилавку. Вернулся со стаканами в руках и снова вперился в меня взглядом. Слушал внимательно, но о предложении Нергаля я упомянул лишь вскользь, рассказывать язык не поворачивался. Сказал только, что получил от черного кардинала предложение, от которого нет возможности отказаться.

Джинджер рассмеялся, похлопал меня панибратски по плечу:

— Будь добр, не пересказывай мне содержание «Крестного отца»…

— Эх, если бы! В юриспруденции существует понятие обстоятельств непреодолимой силы, когда человек не властен над ситуацией, нечто похожее со мной и произошло. В омут затягивает, а сил сопротивляться нет… — Посмотрел ему в глаза: — Мне не вырваться!

Возвращаясь в прокуренный мир рюмочной, огляделся по сторонам. Потянулся за сигаретами.

— А сегодня с час назад повстречал в церкви апостола…

— Да ну? — удивился Джинджер, чиркая зажигалкой. — Я его отлично помню! Такой высокий, мосластый, с львиной гривой седых волос. Здорово он с камарильей Нергаля расправился.

Я не дал ему пуститься в воспоминания о том, чего он знать не мог:

— На мою просьбу о помощи старик ответил словами из романа! — Прикурил, поводил кончиком сигареты по краю обрезанной пивной банки. — Сказал, не по силам Господь испытаний не дает…

Глаза слезились от дыма, лицо единственного моего слушателя начало расплываться. На нем появилось выражение, какое бывает у людей, сидящих в ногах кровати умирающего.