Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

Молящегося видеть не мог, но голос показался знакомым. Никогда раньше его не слышал, но что-то подсказывало, кому он мог принадлежать. Заглянул, сдерживая охвативший меня трепет, за угол и обомлел. Высокий, с прямой спиной старик осенял себя крестным знамением. На широко развернутых плечах перехваченная по поясу веревкой власяница, на босых ногах стоптанные сандалии, в каких, наверное, ходили во времена Христа. Таким, с гордо посаженной седой головой, я его себе и представлял. Таким, независимым и человеколюбивым, прошел он с посохом в руке по страницам романа. Апостол!

Едва не двинулся умом от свалившегося на меня счастья. Как же нужно было мне его повстречать! Как мечтал я когда-то оказаться после смерти у него в услужении! Выступил из-за колонны, готовый припасть к его ногам, но старика уже не было. Обернулся, он закрывал за собой дверь. Забыв, где нахожусь, бросился за ним бегом. Скатился сломя голову по ступеням на улицу, едва не сбив его, крестившегося, с ног.

— Апостол!

Выдохнул и умолк, не в силах ничего больше сказать. Старик смотрел на меня с доброй улыбкой, с какой взирал на этот мир в последней главе романа, прежде чем стереть темную нечисть в порошок. Светился изнутри, как будто только что сошел с иконы.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Да, святой отец! Грешен, хотел бы исповедоваться…

— Тогда вернись в храм, настоятель еще не ушел! Очень достойный человек, он не откажет…

Я мотнул несогласно головой:

— Нет, святой отец, выслушайте вы, мне очень нужен ваш совет!

— Не называй меня святым, я такой же грешный мирянин, как и ты! Быть святым во все времена трудно, а в выпавшее нам с тобой и подавно. Вижу, тяжко тебе, а ты помолись Господу и претерпи, и будет тебе облегчение страданий…

— Нет, апостол, нет, не в тяжести дело! Скажи, может человек потерять душу?

Смотрел в его лучистые глаза с надеждой. Он отвечать не спешил, собрал в кулак красивую седую бороду, пожевал в задумчивости губами.

— Для начала ее надо иметь! Если спрашиваешь из праздного любопытства, не стоит сотрясать воздух, если дело серьезное…

— Серьезнее не бывает! По краю геенны огненной хожу, еще шаг и случится грех, сравнимый только с Иудиным! Грех перед Господом, перед всеми людьми, перед детьми нерожденными…

— Эка тебя! — покачал головой апостол.

— Слаб я, не справиться одному, опутан по ногам и по рукам…

Старик упер подбородок в грудь и задумался. Кустистые брови хмурились, высокое чело избороздили морщины. Сказал просто:

— Господь не по силам испытаний не посылает! — Прежде чем продолжить, еще немного помолчал. — Святой Серафим учил: спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи. Жизнь не рай и не ад, и даже не чистилище, она дается человеку определиться, куда лежит его дорога. Проживая ее, он тем самым выбирает дальнейшую свою судьбу: в райские кущи ему, где душа будет продолжать трудиться, или в преисподнюю, где душевная лень утянет его на дно прозябания в вечности… — Пожал костистыми плечами. — Помочь тебе с выбором никто не может, а только предупредить: берегись лжепророков, они суть волки, приходят в овечьей шкуре! — Взгляд апостола потеплел, из уголков глаз разбежались смешливые морщинки. — Такая вот у нас, раб Божий Николай, получается фенечка…

Перекрестил меня троекратно и собрался было уходить, но я схватил его за рукав. Стараясь не обидеть, старик аккуратно высвободился.

— Порвешь, вещь старозаветная, винтаж!..

— Постойте! У меня такое чувство, будто что-то пронеслось перед глазами…

— И ты не понял, что это было?.. — улыбнулся он сочувственно. — Жизнь, твоя жизнь!

И, повернувшись, пошел, опираясь на посох, вниз по переулку. Я смотрел ему вслед, пока прямая, с гордо посаженной головой фигура не скрылась за углом. Руку дам на отсечение, если при этом он касался поношенными сандалиями земли…

15

Если не церковь, то кабак! Ничего отчаявшемуся человеку не остается, как метаться между ними в поисках облегчения. То бьет в раскаянии поклоны, то пьет, только бы забыться, горькую.

Рыночек неподалеку от станции метро сворачивался, торговый люд запирал ларьки. Мусора за долгий день накопилось с избытком, и таджики взялись за метлы. Стоявший над Скандинавией антициклон сдвинулся к югу, и на Москву при ясном небе дыхнуло арктическим холодом. По крайней мере, так говорили метеорологи, только разве их птичий язык поймешь. В деревне, думал я, обходя стороной установленный на площади контейнер, должно быть, лег туман, а по-над речкой так точно. Небольшая, заросшая по берегам камышом, она была мелкой, купаться со всей округи приезжали на плотину. За ней начиналось колхозное когда-то поле, одичавшее, испятнанное порослью березняка, где по осени собирали грибы.

На ящиках у входа в рюмочную покуривали двое. Так, повстречайся они при жизни, могли бы беседовать Будда с Конфуцием. И проблемы обсуждали бы те же, все больше про то, что такое жизнь. Приветствовали меня, с кем-то спутав, словно старого знакомого. А может быть, традиция у завсегдатаев заведения такая, поскольку все пьющие — братья, если не по разуму, то по несчастью.