Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

Забыв о моем существовании, Нергаль дошел до дальней стены, вернулся, погруженный в свои мысли, к камину. Я себя не контролировал. Душа страдала, в ней царила безысходность. Было что-то еще, о чем я должен был попросить, о чем мы с Мишкой, два державших на плечах Россию атланта, говорили. Мир дышал предвкушением близкого рассвета, под ногами плавал белесый туман… из него весь в убранстве листьев выступил бульвар. С его центральной аллеи мне махала рукой хрупкая девушка.

Сердце зашлось от боли, из глаз катились слезы. Я размазал их, как в детстве, по щекам.

— Двадцать лет назад… в помутнении сознания…

Умолк, не было сил продолжать. В горле застрял комок, руки дрожали. Губы тронула жалкая, бессмысленная улыбка.

— Ну и зачем вы мне это говорите? — сломал бровь Нергаль. — Хотите свалить вину на темные силы? Не получится! Увольте, Николай Александрович, моя служба такими вещами не занимается, в этом нет никакой необходимости. Вы сами расставляете силки, в которые сами же и попадаетесь. Сами крадете, врете и прелюбодействуете, будто не собираетесь умирать. Нет и еще раз нет! И ваш случай тому пример, с той лишь разницей, что лгали и продолжаете лгать вы не кому-то, а самому себе. Говорите, в помутнении сознания?.. Красиво! Только страсть излагать мысли на бумаге — древняя отрава, она это ваше сознание и помутила. — На губах Начальника службы тайных операций появилась похожая на лезвие бритвы улыбочка. — Вы стояли перед выбором и этот выбор сделали, к чему теперь притворяться, будто не знали, что цена предательства любви неизмеримо высока…

— Нет! — крикнул я что было силы. — Нет! Ты лжешь, я не предавал!..

Бросился на Нергаля, стараясь сомкнуть на тонкой шее пальцы, но, схваченный ручищами Джеймса, уже летел, кувыркаясь, в струящемся холоде межзвездного пространства. А вслед мне в раскатах дьявольского хохота неслось:

— Время платить по счетам!

14

Статная женщина с пучком седых волос на затылке смотрела на меня, сложив на груди руки.

— Ну вы и орали!

С такой же укоризной рассматривал свою физиономию я сам, когда удалось продрать глаза и добраться до ванны. Помятая, с седой щетиной и мешками под глазами, она могла порадовать взгляд лишь погрязшего в человеконенавистничестве мизантропа. Подав мне завтрак, который лучше было назвать поздним обедом, отошла к буфету и замерла там памятником пушкинскому Командору. Считала, видно, от избытка воспитанности, что этикет обязывает ее составить гостю компанию, но к столу присесть не захотела. Оно и понятно, перегаром от меня разило, как из пивной бочки. Точно так же вела себя и моя любимая собака, когда после застолья я выводил ее гулять. Стоя рядом со мной в тесном лифте, пес как только мог отворачивался. Сам хозяин коттеджа, бросив меня на съедение домоправительнице, укатил в Москву. Умел, не в пример мне, держать удар, мог выпить ведро, после чего вкалывать весь день, как ломовая лошадь.

Сидя в длинном Мишкином халате за сервированным столом, я, должно быть, напоминал кого-то из персонажей «Мертвых душ», и хорошо, если не Плюшкина или Коробочку. Ковырял без энтузиазма вилкой в глазунье, стараясь не встречаться взглядом с хранительницей Мишаниного очага. Неизбежные в подобных случаях сумерки души показались бы праздником в сравнении с тем, что я испытывал. К муторности тяжелого похмелья добавилась вынесенная из ночного кошмара обреченность, с которой скот плетется на бойню. Но самое скверное заключалось в том, что я прекрасно помнил не только то, что говорил Нергаль, но и свои при этом мысли и ощущения. Воспоминания эти отдавались в сердце тупой болью, я чувствовал себя мухой, прижатой пальцем вивисектора к стеклу. Смотрел с животной покорностью судьбе на себя со стороны и понимал, что меня проще пристрелить, чем вернуть к жизни.

Могла ли понять мое состояние затянутая в платье, какие носят институтки, женщина! Синий чулок, ходячий упрек вывалявшемуся в грязи греха человечеству. Удалилась, не вынеся скорбного зрелища, на кухню. Вернулась, неся себя с достоинством, цокая по паркету каблуками. Поставила передо мной тарелочку с бутербродом с красной икрой, а рядом еще одну с маринованными огурчиками. Аккуратненько, интеллигентно. Наполнила рюмку для вина водкой. Молча, со спокойствием египетского сфинкса. Я поднял на нее больные глаза. Выражение строгого лица не изменилось. Ни звука, ни упрека, ни тени улыбки.

Выпил, страдая лицом, и потянулся к закуске. Благодетельница взялась за бутылку налить вторую, но я ее остановил. Не хватало только на старые дрожжи нализаться и окончательно подорвать ее веру в человечество. Да и сердце предательски падало, как бывает, когда самолет проваливается в воздушную яму. Как же был я к ней несправедлив! Как не разглядел материнского чувства к обормоту? Нет, не инженер человеческих душ, действительно, сантехник. Орудовать бы тебе разводным ключом да унитазы чинить, а ты, туда же, лезешь с грязными сапогами в тонкие материи!