Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

Получасом позже знакомый шофер подал к подъезду машину. Домоправительница вышла пожелать мне счастливого пути. Картина, парная шедевру кисти Рембрандта: «Проводы блудного сына». Врать не буду, на колени не вставал, но сухую, холодную руку поцеловал с чувством искренней благодарности, а садясь в представительский лимузин, заметил, что женщина крестит меня в спину. Добрая душа, понимала, что надеяться мне больше не на кого!

Родной город, писал Генрих Бёлль, это город знакомых лиц, и прадед мой, державший извоз на Пресне, наверное, с ним бы согласился, только меня там никто не ждал. Возвращаться не было никакого смысла, но я возвращался, как делал это всегда. Открывал двери, отворять которые не стоило, разговаривал и пил с людьми, зная, что пустыми и никчемными. Окуджава сравнил москвичей с муравьями, по мне, так лучше бы с микробами, а женщин, из уважения к ним, с инфузориями-туфельками. У муравьев есть коллективный разум, у столичных обитателей и с индивидуальным проблемы. Возрастающее не без помощи мигрантов, их количество все никак не перейдет в качество, да и вряд ли теперь стоит на это рассчитывать.

Брюзглив стал, думал я, глядя на меняющийся за окном пейзаж, верный признак надвигающейся старости. Остановил машину у первой же аптеки и вышел купить валидол. Хотелось в точности такой же, как у родителей, в круглом алюминиевом контейнере, но продавали его бумажными упаковками, словно банальный аспирин.

— Может быть, посоветовать вам что-то другое? — спросила девушка в белом халатике, скорее всего практикантка. — Скажите, что вы чувствуете?..

Вопрос поставил меня в тупик, женщины последнее время моим внутренним миром не слишком интересовались. И правда, что же такое я чувствую?.. Что споткнулся, чувствую, и переставляю ноги, чтобы не упасть, и чем больше бегу, тем больше падаю. И так последние двадцать лет. Но милым девушкам о таких вещах не говорят. Стоит только начать жаловаться, и будешь приставать к прохожим на улице и рассказывать им в подробностях своей анамнез вперемежку с подробностями биографии. Но холодок под языком подействовал, боль немного отпустила.

В почтовом ящике, давно в него не заглядывал, обнаружились несколько счетов и длинный конверт с моим адресом и выведенными готическим шрифтом латинскими буквами: I. — J. Е, сунул его в карман плаща. В лифте поднимался с надеждой, что портрета в кладовке не обнаружу. Это решило бы все проблемы, превратив последние несколько дней в плод моей разыгравшейся фантазии. Не было ни Морта, ни Нергаля, ни Клары, а только один большой мираж. Я видел их в своем сладком сне, как случалось и раньше, когда сюжет романа начинал обрастать характерами.

Вот все и объяснилось, думал я, выходя из лифта. На подсознательном уровне, втайне от себя я прицениваюсь к новой вещи. И название придумал: «Канатоходец», и приступил бы уже к работе, если бы не дурацкий звонок Потапенко и эта история с многоликим дознавателем.

Открыл ключом дверь и прокрался к чулану… картон стоял, лицом к стене, накрытый махровым полотенцем!

«Это ничего не значит! — сказал я себе, возможно, вслух. — Ничего не меняет!»

Это меняло все, совсем все. Вообще говоря, существование в природе Клары не делало реальными встречи с месье и черным кардиналом, но интуиция, а ее не обманешь, подсказывала, что я их не выдумал. Надо было успокоиться и попытаться найти в этом мире хоть какую-то опору. Отнес картину в гостиную и поставил ее, как в день обретения, на стул. Снял полотенце, отошел на несколько шагов и только тогда обернулся. Встретился с собой глазами. Хмурыми, напряженными. Опустился в стоявшее на том же месте кресло.

Ну и что ты мне теперь скажешь? О чем предупредишь?

Портрет молчал, смотрел на меня со знакомой кривенькой ухмылочкой, от которой мне стало не по себе. Таким меня видят люди, а вовсе не улыбающимся с книжной обложки. Но ведь тот, глянцевый, не смог бы написать то, что удалось мне! Лицо на картоне дрожало и двоилось, будто силилось, но никак не могло улыбнуться.

Полез в поисках сигарет в карман плаща и наткнулся на конверт. Хорошие новости сообщают лично, в крайнем случае по телефону. Разорвал с дурным предчувствием плотную бумагу. Прочел:

«Уважаемый Николай Александрович! Уверены, это обращение не станет для Вас неожиданным…»

Дочитал до конца. Поднял взгляд на портрет, он саркастически ухмылялся. Руки тряслись, как после отбойного молотка.

Прошептал беззвучно:

— Нет!

Заорал так, что картинка перед глазами пошла кругами:

— Нет! Нет! Нет!..

Черты лица портрета смялись, с разинутым ртом он напомнил мне «Крик» Мунка, картину, несущую людям безумие. Ничего гадостнее в живописи я не знал. Были бы деньги, скупил бы все копии и замазал гаденышу дегтем его поганую пасть. Издевательски усмехаясь, на меня смотрел дьявол. По-приятельски подмигнул:

— А ты думал, с тобой в игрушки играют!

Мир раскололся. Прошедшая через Вселенную трещина отрезала меня от того, что было моей прежней жизнью. Морда продолжала щериться:

— Ты же прекрасно знал, что все так и будет!