Кандагарский излом

Я знала привычку ребят играть на приз, желание, банку тушенки, реже — на афгани.

— Нет, Саша, глупо с вами играть, — улыбнулась я. — Шулер с шулером — мне куда? Я пасьянсы хочу раскладывать. А то сижу в штабе, от тоски сохну, пока Головянкин классику слушает, а комбриг лютует.

Парень оглядел меня, соображая, можно ли верить, и вздохнул:

— Ладно.

Огляделся и, свистнув, позвал новобранца:

— Нужны карты, новая колода. Час на то, чтоб найти.

— Товарищ сержант, где ж я их найду? — растерялся парнишка.

— А мне по… колено, — рявкнул ему в лицо. — В крайнем случае, роди, понял?!

— Понял, — и поплелся в сторону.

— Бегом, дурында! Е… с-студей!

— Зря ты его, — качнула я головой, запечалившись, что из-за моей блажи у солдата головной боли прибавилось.

— Кончай нотации читать, училка прямо!

И тут краем глаза я заметила его. Павел стоял метрах в двадцати от нас и о чем-то беседовал с лейтенантом Левитиным. Беседовал с ним, а смотрел на меня. И я стояла и смотрела на него, не зная: убежать, залезть под БТР, улыбнуться? Я очнулась — Саша помахал перед моим лицом ладонью:

— Алло, каптерка? — и покосился на Шлыкова. Тот сделал вид, что внимательно слушает товарища. — Так зачем, говоришь, карты? Пасьянс? — протянул прозорливый брат по оружию.

— Хочешь, тебя научу?

— Угу, — сплюнул он в сторону.

Карты мне все-таки достали, принесли прямо в модуль, но погадать, как я хотела, не удалось. Только разложила колоду, как в комнату ввалился пьяный Головянкин. Плюхнул на стол, прямо на карты, пакет с джинсами и японский магнитофон.

— Тебе! — ткнул пальцем в них.

— Спасибо, но мне не надо.

Я, конечно, с удовольствием бы добавила: комнаты перепутали, Сергей Николаевич, Галочка в соседней. Но побоялась обострить отношения и промолчала.

А Головянкин вдруг рухнул на колени и сгреб меня руками, пытаясь завалить на кровать:

— Для тебя, все для тебя… Только скажи: я генералом стану, вертолет тебе куплю, — хрипел, дыша мне в лицо перегаром. — Душу ты мне всю вынула, жить без тебя не могу… Ну, что тебе солдатня?!.. Молоденьких любишь? Они ж ничего не знают, не могут! Хрен с яйцами путают…

Я пыталась оттолкнуть его, вырваться — без толку. Пришлось пойти на крайние меры и изобразить приступ эпилепсии. Я, вытаращив глаза, дико закричала в лицо подполковнику и забилась, хаотично взмахивая руками, взбрыкивая ногами. Головянкин оторопел и чуть отодвинулся, соображая, что это со мной. Его затуманенный алкоголем мозг соображал хуже, чем хотел хозяин. Мне хватило пары секунд паузы, чтоб воспользоваться растерянностью сексуально озабоченного и от души врезать ему. Сергея Николаевича мотнуло в сторону, удар, пришедший под дых, свалил на пол, а пятка, напомнившая, где его главное достоинство, лишила желания обладать. Понятно — на пару минут, не больше, но мне хватит — я вылетела прочь из модуля.

Я, вообще-то, очень странный человек. Все нормальные люди сначала пугаются, потом соображают и только тогда действуют. У меня всегда в этом смысле была замедленная реакция и происходило все наоборот: сначала я действовала, потом соображала и только после — пугалась.

Один на один с больным на весь состав организма подполковником мне было не страшно — противно и мерзко до тошноты, но когда я вылетела на улицу в холодную темноту афганской ночи, до меня дошло: только что чудом избежала изнасилования, — мне стало по-настоящему страшно. Следом пришли и другие мысли, от которых меня пробрала мелкая дрожь и навернулись слезы на глаза — это может случиться вновь, и тогда мне может не повезти, как сейчас, и замкомбрига дойдет до конца!

С кем посоветоваться? Кому жаловаться? Как спасаться?

Ноги сами несли меня по части, но куда — я даже не думала.

Я вылетела к укрепдзоту, где, на мое счастье, дежурил Алеша Ригель, и всхлипнула на окрик часового, зажмурилась от света фонарика в лицо.

— Ёлы! Леся!! — рванул ко мне Ригель, рядом встал Петя Чижов, и оба хмуро разглядывали мое лицо.

— Я ж чуть не шмальнул! — взвыл Ригель, сообразив, что могло произойти. Чиж толкнул его в бок и, сняв с себя бушлат, накинул мне на плечи:

— Пошли.

Они усадили меня у каменной кладки и сунули в руку фляжку:

— Глотни, сестренка.

Спирт обжег горло, и слезы на щеках можно было списать на крепость напитка. Еще пара минут и я начала соображать, приходить в себя. Появилось запоздавшее сожаление, что я пришла сюда, а не пошла к Вике. Пусть бы я нарушила их идиллию с Голубком, зато не выглядела бы идиоткой в глазах часовых, не всполошила бы их.

Поздно — из темноты тенями уже выныривали Сашок, Федя Ягода и Чиж, который их и позвал. Сашка внимательно оглядел меня и, зло скривившись, процедил:

— Шепни имя суки.

Как он догадался, как понял, я не знаю, но мне стало теперь не просто страшно, а панически. Зная петушиный характер Чендрякова, ухаря и пофигиста, я понимала, что его не остановит и чин Головянкина. Он просто уложит подполковника пулей в лоб и с улыбочкой отправится под трибунал. А я этого не хотела.

Я вытерла слезы и бодро улыбнулась дрогнувшими губами:

— Сон плохой приснился, извини. Зря ты, Чиж, всполошил всех.