Кандагарский излом

— Угу, — прищурился Сашок, сел на землю и, кивнув Ягоде, достал папиросы. Федя неслышно исчез в темноте, словно растворился. Чиж замер неподалеку, оглядывая местность.

— Что случилось? Кто? — опять пристал Сашка.

— Да говорю же, сон приснился. Да такой ужасный, что до сих пор вон колотит. Вот и рванула в ночь, себя не чуя. Бывает такое…

— Ты мне на уши блох не чеши, сестренка. Не хочешь говорить, я сам узнаю, и если эта…

— Не выдумывай! Все, правда, хорошо.

— Угу, и поэтому ты белее жмурика.

— Да ну тебя, — отмахнулась я, соображая, куда бы на ночлег пристроиться. Придется к Голубкину ломиться, будить «супругов».

Я встала, отдала бушлат Чижу и пошла к модулю.

— Ты куда? — сунув руки в штаны, пошагал за мной Чендряков.

— Сюда.

— К подруге?

— Сам знаешь.

— А почему не к себе?

— Страшно одной. Опять что приснится.

— Посторожить?

— Да идите вы! — взвилась я, услышав то, о чем Саша и не говорил. И только увидев его лицо, встретившись с немигающим, злым взглядом, сникла, сообразив, что, как собака, начинаю лаять на всех. — Извини.

Из темноты вынырнул Ягода и, кивнув сержанту, встал рядом.

— Пошли, — потянул меня Саша.

— Куда?

— К тебе.

— Ты будешь спать, мы сторожить. Снаружи. И так каждую ночь. Усекла? Сон — не сон — мы рядом. В комнате у тебя чисто. Можешь спокойно ложиться.

Я шла, слушала и все больше сникала. И хотелось, чтоб на месте сержанта был сейчас лейтенант. Я стыдилась этих мыслей и всего разом.

— Извини, — прошептала покаянно.

Парень тяжело вздохнул:

— Завтра мы уходим. Колонну сопровождать.

Я знала и потому не понимала, что ответить, а пока думала, оказалась у своего модуля.

— Ложись спать и ничего не бойся, — махнул ладонью Сашок и скрылся с Ягодой в темноте.

— Ты головой думал или другим местом?!

— Пускай едет.

— Да вы совсем ума лишились, бабу подставлять?!

— Я сказал, она поедет!! — громыхнул Свиридов. — Нечего ей здесь глаза кабульским прохиндеям мозолить! Прав Николаич! Все, базар окончен, не в дукане!

Я стояла у стены ни жива ни мертва и слушала перепалку в кабинете комбрига. Из него вылетел взбешенный Зарубин и, увидев меня, в сердцах треснул дверью и пролетел в сторону выхода. Следом вышли Свиридов и Головянкин. Полковник подал мне синий конверт и объявил приказ:

— Колонна уходит через пятнадцать минут. Вы идете с ней. Прибыв на место, передадите пакет подполковнику Володину и вернетесь. Приказ ясен?

— Да.

— И что стоим? Бегом! — рявкнул Головянкин.

Я вылетела на улицу, искренне радуясь, что не придется объясняться за вчерашнее происшествие. А главное, главное — у меня боевое задание! Я иду с колонной!

— Какого рожна вам здесь надо?! — взревел майор Соловушкин, узрев мои попытки влезть на броню БТР.

— Я с заданием! Мне приказали с вами! Вот! — качнула конвертом.

Мужчина от души выматерился, а потом рявкнул так, что к нам стали подтягиваться заинтересованные бойцы.

— Кто приказал?!! Вам что здесь, ясли?!! А ну, вон отсюда маму… душу… Бога…!!

— Приказ полковника Свиридова!!

Соловушкина перекосило. Он взвыл и бегом помчался в штаб. Я же быстро вскарабкалась на борт с помощью бойцов. Только удобно устроилась и поблагодарила ребят, как подошел Сашок, и, бесцеремонно сдернув меня на землю, потащил к другому БТР, где уже сидели Чиж и Ягода. Я не возражала — лицо у Чендрякова было страшное — установка «Град» в работе, не меньше.

— Что придумал, сука! — прошипел он, подталкивая к брони.

Я села и получила на голову каску, в руки тяжеленный бронежилет. Тут появился Павел. Уставился на меня: скулы белые, губы — нитка, глаза… О, я поняла все, что он хотел сказать, но молчал. «Люблю!» Вот что говорили его глаза! Я была на седьмом небе и почти парила над бронетранспортером.

Павел молча вытащил пистолет:

— Стрелять умеешь?

— Да, очень хорошо! Почти отлично!

— Глупая, — вздохнул он, услышав восторг в моем голосе. Подал пистолет и махнул руками бойцам: — Зажали ее и прикрыли! Чендряков, Словин — на «бронь»!

И пошел к следующему БТРу.

Парни впихнули меня в бронежилет. Саша застегнул каску, как будто завязал тесемки шапочки младшей сестре. Потом меня зажали с двух сторон: он и Ягода, буквально сплющив о железо. Прибежал матерящийся и плюющийся Соловушкин и, махнув рукой, вспрыгнул на головную машину. Колонна двинулась вперед.

Скалы, горы, степь… И тихо так, что уши закладывает. Неуютные места, настораживающий пейзаж. Горы давят на тебя, нависая и грозя.

Ребята молчали, зорко шаря взглядами по камням. Сашок сплюнул и, закурив, опять начал смотреть по сторонам — а лицо пунцовое и взгляд — зажигалки не надо. Ягода, меланхоличный бугай с простоватой физиономией, жевал спичку и щурился на отвесные скалы, пытаясь в их изгибах найти успокоение душе.

На противоположном борте лениво травили анекдоты, вздыхали, считали дни до дембеля. Я ерзала, нервируя ребят, и все норовила выглянуть из-за плеча Чендрякова, чтоб увидеть старлея Шлыкова, восседающего на соседнем БТРе. И каждый раз встречалась с ним взглядом и пряталась за Сашку. Это напоминало игру в прятки и сильно ему надоело. Он сел так, что я могла не крутиться, чтоб увидеть Павла, а только повернуть голову.