Кандалы

Стоны продолжались, и, наконец, все игроки молча бросились к выходу, натыкаясь на столбы и стены. Клим, Вукол и Фита выскочили из склепа, но вслед им раздался чей-то чужой, высокий и дикий, леденящий душу голос, очень мало похожий на красивый тенор Левитова:

— Помогите! Он… меня… держ…

Затем все смолкло. Было еще темно, едва начинало светать, ветер бушевал, качая ветви старых деревьев заброшенного кладбища. Панический ужас, от которого сходят с ума или умирают от разрыва сердца, поразил их мозг, и юные нигилисты, наталкиваясь друг на друга, бросились бежать как можно дальше от проклятого места. Им казалось, что произошло что-то ужасное, сверхъестественное. Чудилось, что за ними гонится кто-то.

В себя пришли они только в постели, дрожа каждый под своим одеялом, совсем по-детски укрывшись с головой и стуча зубами, как в пароксизме сильнейшей лихорадки.

Утром за завтраком сидели молча, боясь взглянуть друг на друга. Солдатов, ушедший с вечеринки рано, объяснил их неразговорчивость бессонною ночью.

III

После деда Матвея осталась-таки кубышка с его сбережениями, которые он в течение своей долгой жизни терпеливо откладывал «для детей», сурово отказывая им не только в излишествах или франтовстве, но зачастую в самом необходимом: из-за бережливости деда они ходили дома босиком все лето и осень до первого снега. Дед почти ничего не покупал. Одевались в самотканную пестрядину, работали в самодельных лаптях с онучами, только по праздникам и зимой надевали валенки, свалянные бродячими валяльщиками. Дубленые полушубки и тулупы шились «швецами» из овечьих шкур деревенского стада. Гончарную и деревянную посуду выменивали за обломки железа и на кошек у кошатников, разъезжавших по деревням. Кизяк для отопления русской печи делали сами из навоза и только подтопок топили хворостом из общественного леса или собственной соломой. Продукты питания — хлеб, овощи, молоко, мясо — все было свое! В город ездили для продажи хлеба и деревенских продуктов. Пшеница была главным источником благополучия: ржаного хлеба не любили, не пекли, ржи почти не сеяли на левом берегу, рожью славилась горная сторона, зато и народ там был не тот, что на луговой: серый, темный, ржаной, неприхотливый.

При жизни деда были у него на гумне небольшие два амбарчика с пшеницей: из одного хлеб шел в продажу, другой оставался неприкосновенным — на случай неурожая. Скотины после деда осталось пять лошадей, две коровы и с полсотни овец.

После отмены казенной аренды хозяйство приволжских сел измельчало: молодежь подросла, утеснение в земле увеличилось — кто был середняком, тот очутился бедняком.

Обдумав все происшедшее, Анна Ондревна настояла на том, чтобы Лаврентия женить и выделить.

Дележ произошел осенью, по окончании полевых работ. Поделились мирно и справедливо: о жеребце Ваське-Гекторе метнули жребий — достался Васька Лаврентию, ему же отошла и жеребая кобыла. Сжала губы Ондревна, но полного огорчения не показала: видно, уж такое счастье Лаврушке молодую жизнь начинать, свою семью, свое добро наживать.

— Что ж, ничего, Лавруша, стары люди говорили: не родись богат, не родись умен, родись счастлив! — И добавила: — Все ж не мешает и хрестьянину разум копить: счастье без ума — дырявая сума!

Братья поделили кубышку отцовскую, запершись от соседского глаза в чулане: не больно много в ней оказалось, а все-таки на первое время да на черный день могло быть подмогой. По закону и обычаю — в отцовском доме полагалось младшему остаться, а Яфим насупротив, через дорогу, свою избушку в два окна начал строить, поменьше отцовской.

— Своя хатка — родная матка! — приговаривала Ондревна, а Яфим ухмылялся на ее слова и сам работал вместе с плотниками. Как только выстроили Яфимову хату — начали высватывать Лавру невесту: и за это дело взялась Ондревна-премудрая.

Маленькая, но кряжистая, проворная, сметливая — умела она хоть кого уговорить разумными речами вперемежку с пословицами и присловьями.

Ездила на Мещанские Хутора, в Свинуху, в Спасское и все вынюхивала да выспрашивала, у кого какие невесты считались на выданье в этот мясоед, какого они были роду-племени, не было ли в роду пьяниц, дураков, озорников или больных дурными болезнями — все вызнала бойкая мещанка и остановилась на семье земских ямщиков Романевых в Кандалах. Там оказалась на выданье хорошая девка — видела ее Ондревна, говорила с ней: из себя аккуратная, крепенькая, без изъянов, работы не боялась, хоть и не такая крупная, как романевские мужики, — в бабушку уродилась. По разговору не дура, зря слова не брякнет. И решили сватать Пашу Романеву.