Кандаурские мальчишки

Мы оглянулись. По склону шёл маленький человечек, помахивая узелком в одной руке. Он часто приостанавливался, наклонялся, что-то ощупывал, а то бежал за кем-то в сторону, а не догнав, бросал вслед узелком, поднимал и шёл дальше. Это была Нюська. Она подошла, уселась перед нами и развязала узелок.

— Шурк, ешь.

— Ты чего меня одного угощаешь?

— А кого же ещё?

— Кого? Всех.

— На всех тут не хватит, — оправдывалась Нюська.

— Надо приносить больше, чтоб на всех хватило.

— Мне не донести — вы помногу едите.

— Да уж, нам только подавай, — согласился Колька, вытащил из-за пазухи огурец, куснул, лёг на спину и стал жевать, глядя в небо.

— Вредно есть лёжа — подавишься, — заметил Витька.

— Не подавлюсь, — ответил Колька. — Я могу даже вверх ногами уплетать. Я могу с огурцом нырнуть в воду, а вынырнуть без огурца.

— Ты его утопишь, — сказал Витька.

— Что я, дурак — огурцы топить. Я его съем, — возразил Колька и вдруг поперхнулся и раскашлялся.

Петька начал колотить его ладонью по спине. Шурка развязал узелок и проговорил:

— Ты чего это яйца подавила?

— Я падала, — объяснила Нюська.

— Ты в кузнечиков швыряла, — уличил брат.

— Раз они прыгучие.

Подошёл задумчивый Толик с охапкой как попало набранных ромашек. Нюська оживлённо привскочила:

— Где ты нарвал ромашек?

— В березняке. Там их много.

— Я тоже пойду нарву, и кузнечика поймаю, и дёгтю у него выманю, и Шурке сапоги смажу, — затараторила она, подпрыгивая на одной ножке и поднимаясь на бугор.

— Толь, зачем это ромашки? — спросил я.

— На могилу маме...

Сблизившись с Кожиными, мы как-то забыли про Кожиху. Мы привыкли к их сиротству и даже не замечали его. Бабушка Акулова, казалось, вечно была при них. Но не привыкли сами ребята Кожины. Иногда в пылу какого-нибудь разговора они вдруг склоняли головы и замолкали на некоторое время. А утрами, когда мы выгоняли стадо из деревни, Кожины сворачивали к кладбищу и приходили к нам позже. Почему могилки не расположены с другого края деревни, чтобы каждый раз не натыкаться на них, не бередить ребячьи души? Можно и стадо гонять в другую сторону, но там слишком близко подступают болота, нет тальниковых зарослей и очень мелкая трава.

Толик сел и рассыпал перед собой ромашки. Витька подобрался к нему, и они стали выбирать цветочки со здоровыми правильными венчиками.

— Лучше венок сплести, а так коровы сразу слопают, — заметил Колька.

— Венки мы не умеем плести. У нас никто до мамы не умирал, а папе кто-то чужой плёл. А может, и совсем никто не плёл...

— А вы не из цыган? — пальнул вдруг Колька вопросом.

Толик слегка усмехнулся:

— Почему ты думаешь, что мы из цыган?

— Да сдуру он, — вмешался Петька.

— Вы какие-то чёрные, — ответил Колька.

— Мама наша — грузинка, должно быть, от этого, а отец — русский.

— А почему так? — Толик пожал плечами. — И почему ваша мать была такой... — начал было закручивать Колька новый вопрос, но Петька оборвал его, ткнув носом в траву:

— Хватит! Распочемукался!

— Нет, пусть, если интересно, — заступился Толик. — Ты хотел спросить, почему мама была такой строгой?

— Да.

— А чем это плохо? — в свою очередь спросил Толик, оглядывая нас. — Ну, чем? — Мы молчали. — Я, может быть, не всё оправдываю в маме, потому что кое-чего, наверно, просто не понимаю, но вот строгость — это, по-моему, полезная штука! Да, Витя?

— Если не чересчур, — отозвался тот.

— У мамы не было чересчур.

— Ага! — встрял опять Колька, отодвигаясь от Петьки. — Почему же она запрещала вам играть с нами?

— Кто это вам сказал? — строго спросил Витька. — Она, наоборот, удивлялась, почему это мы не можем подружиться. У нас было столько товарищей в городе! А тут... Она даже говорила, что, мол, сами подойдите!..

— А чего ж вы?..

— Чего ж! — Витька потупился. — Мы видели, что вы не очень к нам, даже совсем... Вот мы и не подходили.

— А почему она говорила маме, чтобы она не пускала меня пасти овец? — спросил я.

— Она боялась.

— Чего бояться-то?

— Не знаю. Она боялась за нас, за вас — за всех. Больные всегда, наверно, боятся. Она и до войны-то боялась, а тут как началось! Бомбёжки! Соседние дома взлетали на воздух, с нашего крышу сорвало... Здоровый мог с ума сойти.

Шурка вдруг сел, подтянул к себе цветы и начал плести венок. Мы тоже подсели ближе к ромашковой кучке и запустили в неё руки.

Мы сплели три венка.

Вечером, когда гнали стадо домой, Кожины и я свернули на кладбище. Венки нёс Витька, нанизав их на руку. Среди крестов были и деревянные, и железные. Были и камни с неуклюжими надписями, и даже каменная плита, которой, говорят, придавили сумасшедшую, чтобы она не ожила. Могила Кожихи была с краю. Дёрн, укрывавший холмик, оказался разбросанным и растоптанным. Наверное, быки чесали лбы. В полном молчании мы старательно подобрали остатки и аккуратно уложили на бугорок. Все три венка Витька надел на крест. Мы постояли с минуту, опустив голову, потом надёрнули кепки и пошли вон с кладбища. Спи, спи, тётя Ольга!