Кандидат на выбраковку

Носилки, на которых я приехал в Москву, теперь были постоянно со мной – я все время лежал на твердом, только простыня закрывала их – это успокаивало и страховало от переломов. Но я знал, что с носилками меня на операционный стол класть не станут. Операционная – помещение стерильное. Там не место моему самодельному «паланкину». А как меня сонного будут без него транспортировать – это был вопрос-вопросов. И никаких гарантий, что после успешной операции на руке я не скончаюсь от случайного перелома позвоночника.

– Везите его! – медсестра дала студенткам указание и вышла из палаты.

Каталка двинулась.

– Пух, перья! – неожиданно воскликнул Исмаил, переиначив на свой манер традиционное русское «ни пуха, ни пера».

– А, пошел ты… – я послал его, как и полагалось в таких случаях. Только не уточнил, куда. Девушки вытолкнули каталку, и мы двинулись к лифту.

– Всем – пока! – крикнул я в открытые двери палаты, мимо которой в тот момент меня провозили.

Видимо, сказывался успокаивающий укол. Под действием лекарства все происходящее вокруг воспринималось несколько отстраненно. Это была смесь чувств. К ощущению, что все окружающее я вижу в последний раз, добавлялась огромная радость оттого, что меня после многолетних обещаний наконец-то начали лечить. Я пытался прислушаться к тому, что происходит внутри меня, пытался отыскать страх и, к своему удивлению, не находил его. Кроме того, сознание мое как будто бы заволакивало чем-то.

Мои глаза понемногу начали тяжелеть. Я попробовал напрячь мышцы руки или просто шевельнуть ей, но мышцы не слушались. Я лишь слегка дернул пальцем. Тем не менее, радость и желание говорить только усиливались. Мне захотелось заговорить с теми, кто меня вез, однако я побоялся, что, так же как и мышцы руки, язык меня не послушается, и я произнесу что-то невнятное. Не хотелось позориться перед девчонками. Самым интересным было то, что, несмотря на мышечную расслабленность, мое сознание становилось ясным как никогда. Но с особенностями. Очень ясно и четко я видел только что-то одно. Я мог сосредоточиться лишь на одной мысли или ощущении. Радость, радость, всепоглощающая радость переполняла мою грудь и настойчиво требовала общения. Я прислушался к тому, о чем говорили студентки.

«…у бабушки на Урале», – донеслось до моих ушей.

– А что такое «Урал»? – неожиданно спросил мой язык. Не знаю, о чем подумала студентка, но все же решила ответить.

– Урал – это горы, – бросила она как бы нехотя, видимо, просто рассчитывая отвязаться, и в то же время, не желая показаться невежливой.

– Урал, так еще и река называется, – вставила вторая.

– А что такое – «горы»?

Этот вопрос я задал по инерции. И внезапно увидел, как изменились лица девчонок: они стали испуганно-внимательными, как на похоронах, а взгляды – слащаво-жалостливыми, какими они становятся у большинства чувствительных людей, когда тем приходиться общаться с безобидными, наивными недоумками. Ну, конечно, все правильно. А на что я рассчитывал? На то, что, огорошив собеседниц предельно глупыми вопросами, стану объектом их восхищения? Да нет, разумеется. Но и, понятное дело, я не ожидал, что они так быстро и глубоко разочаруются в моих умственных способностях.

– Горы – это… – медсестра что-то говорила дальше, но я не слушал. Мне стало очень весело. Что ж, идиот так идиот!

– Извините, а что такое река?

Я задал очередной вопрос, не дослушав до конца объяснения относительно «гор». В ответ получил такую порцию «глазастой скорби», что мне стало бы самому себя жалко до слез, не находись я в то время под воздействием лекарства.

Они поверили мне. Точнее, поверили в мою интеллектуальную несостоятельность. Вторая девушка бросилась на помощь подруге и стала объяснять, что такое река. Дослушать не удалось. Девчонки ввезли меня в какую-то дверь и передали каталку другим медсестрам. Я тут же забыл и о девушках-студентках и о том, что происходило на пути в операционную.

Наконец, я оказался в огромной комнате с несколькими столами. Здесь я вспомнил о своих страхах, связанных с перекладыванием моего бессознательного тела со стола на каталку, и решил найти знакомое лицо, чтобы объяснить, как со мной нужно обращаться после «того как», но все лица скрывались за марлевыми повязками. Я осмотрелся. Одна стена оказалось стеклянной, и через нее можно было видеть умывальники, за одним из которых стояла Тамара Николаевна. Кто-то встал у нее за спиной и стал завязывать ей маску.

В операционной было очень светло, и комната мне казалась огромной. Меня поразил высокий прозрачный потолок. Каталку подвезли к одному из столов. Медсестра, стоявшая в головах, так и осталась стоять, вторая подошла справа.

– Ну что? Давай мы тебе поможем? – она готовилась подложить руки под мои ноги.

– Я сам! – мне казалось, я говорил тихо, однако в комнате с идеальной тишиной это прозвучало вызывающе громко. Кроме того, мой голос отвратительно хрипел.

«Переступая» с головы на «зопу», я боком переполз на операционный стол. Подошла Тамара Николаевна – я увидел ее глаза совсем рядом.