Кандидат на выбраковку

Он вышел. Комната, в которой я находился, была ошутимо больше моей палаты. В ней стояло несколько кроватей, отгороженных ширмами. Слева ширмы не было. Левосторонний обзор всегда представлял для меня проблему. Для того чтобы хорошо видеть, я пристраиваюсь так, чтобы объект наблюдения находился справа от меня. В результате этой многолетней привычки я без труда могу повернуть голову вправо. Но если возникает необходимость повернуть ее влево, то я могу это сделать с большим трудом, и то лишь до половины – мышцы шеи не позволяют. Все же я попробовал. Было интересно узнать, кто тот, за чью жизнь боролись врачи во время моего полубеспамятства? Видимо движение получилось очень резким. Рвущая боль пронзила плечо. Я вскрикнул и поспешил вернуть голову в исходное положение. Немного успокоившись, пригляделся к прооперированной руке. Марлевая повязка наполовину была коричнево-рыжего цвета. Я понял, это высохшая кровь намертво приклеила меня к носилкам и не давала повернуться.

Однако, что там слева, очень меня интересовало. Учитывая предыдущий опыт, теперь я поворачивал голову крайне осторожно. Заняв подходящую позицию, скосил глаза и стал осматривать открывшееся пространство. На расстоянии примерно метра находилась ширма, но она ничего не загораживала. Еще дальше располагалась кровать, на которой лежала молодая женщина. Она была совершенно голая. Я такого никогда не видел, поэтому мгновенно оробел, быстро отвел глаза и… столкнулся взглядом с Зацепиным, входящим в комнату.

– Ты что это делаешь? – профессор усмехнулся и встал, загородив женщину. Впрочем, я туда особо и не смотрел. Не скажу, что мне было не интересно, но рядом с профессором я чувствовал себя «не в праве».

– Скучно, Сергей Тимофеевич, – я очень слабо и виновато улыбнулся ему, при этом, конечно засмущался, как будто он поймал меня на чем-то постыдном.

– Скучно? Значит, переводим тебя в палату, чтобы не скучал.

– А что с женщиной? – я спросил, не надеясь на ответ. Медики неохотно посвящали пациентов в больничные тайны. Врачебная этика и «все такое».

– Попала в аварию вместе с сыном. На автомобиле. Сын – погиб. Пять лет, – коротко, он мне все же ответил. О шансах этой женщины на жизнь я спрашивать не стал. Она не имела никакого отношения к нашему отделению. Я решил спросить о ней у медсестер, работающих здесь же. Они более словоохотливы. Как оказалось, шансов у моей соседки не было. Она умерла на второй день после роковой аварии, так не придя в сознание и, к счастью, ничего не узнав о судьбе своего сына.

– Сейчас мы тебя отсюда переведем в палату. Но сначала на перевязку, – профессор уже был почти у двери.

– Сергей Тимофеевич, я здесь присох. Приклеился! – я попытался говорить громко, насколько мог.

На миг Зацепин остановился.

– Не переживай, отклеим! – он явно был в хорошем настроении.

Через пять минут я увидел пришедших за мной вместе с каталкой наших медсестер. Их сопровождала Тамара Николаевна. Меня повезли в перевязочную.

Там уже ждал Зацепин. Марля присохла, и чтобы ее снять, Тамаре Николаевне пришлось сначала намочить бинты фурацилином. Вспомнилось мне, что в санатории это лекарство обычно назначали при лечении ангины. Одну таблетку разводили в стакане воды, а потом давали полоскать этим раствором горло. Типа «гр-р-р-р».

– Отвернись! – строго приказала Тамара Николаевна. Ослушаться ее я не мог. Мне ужасно хотелось посмотреть на «новую» руку, но если нельзя – то нельзя. Я понимал, что еще успею. Профессору тоже было интересно. Он внимательно следил, как Тамара Николаевна делает перевязку.

– Кажется, все очень хорошо? – как-то, полуутвердительно, полувопросительно, произнес Зацепин. – Посмотри, что мы с твоей рукой сделали! - это уже мне.

– Не поворачивайся! – еще более строгим голосом предостерегла Тамара Николаевна.

– Пусть посмотрит, – Сергей Тимофеевич уже не настаивал, а, как бы шутя, упрашивал ее разрешить мне посмотреть на мою же руку.

– Успеет еще, – Тамара Николаевна была непреклонна.

Она опасалась, что я надышу какую-нибудь заразу в свежую рану и добавлю всем головной боли. После операции организм мой сильно ослабел, и всякие инфекции были ему категорически противопоказаны.

* * *

Я перемещался в палату и был безмерно счастлив. Впервые за много лет бесполезного кочевания по больницам меня, наконец-то, лечили, мне что-то делали, пытались помочь…

Меня переложили на кровать. После реанимации, а особенно после перевязки, я чувствовал себя уставшим. Попросил сделать обезболивающий укол и лежал, ощущая, как режущая, разрывающая руку боль постепенно съеживалась, становясь все меньше и меньше. В эти короткие периоды мозг, находящийся в непрерывной болевой блокаде, получает передышку и может позволить себе думать о чем-нибудь еще кроме боли. Об этом все знали и в такие минуты пытались создавать как можно меньше шума. В палате стояла практически «мертвая» тишина, и я закрыл глаза, рассчитывая заснуть. Уже почти растворившись в сладком забытье, я внезапно услышал чей-то шепот. Кто-то находился очень близко. Я открыл глаза.