Кандидат на выбраковку

Открывать глаза мне не хотелось: яркий дневной свет причинял сильную боль и ослеплял.

– В холодильниках чтобы пропавших или старых продуктов не оставалось! – загремело надо мной.

Почему-то ее голос был настолько громким и отвратительным, что я сморщился.

– Что с тобой?

– …

– Антон, что с тобой?

Вопрос был обращен ко мне. Глаза открывать не хотелось, однако пришлось. Коньяк действовал. Электрический свет ослепительным кипятком вливался в зрачки. Расслабившиеся глазные мышцы утратили способность работать синхронно. В результате маячащий передо мной силуэт старшей медсестры противно дрожал и двоился. Сделать изображение четким никак не удавалось. В другое время я бы испугался, но мозг, одураченный алкоголем, был беспечен.

– Что с тобой? – опять прогремело вверху.

– Нн-ничего. Голова немного болит, – я старался произносить фразы четко, но язык тоже… Тоже мне, Брут...

– Таблетку принести от головной боли? – выражение тревоги на ее лице не исчезло.

– Нн-нет. Спасс-сибо.

– Хорошо. Если будет нужно, скажи – я принесу, – она отвернулась и, обращаясь ко всем, скомандовала: «Готовьтесь к профессорскому обходу!»

Думалось с большим трудом. И это было плохо. Все предыдущее – возня в палате, наведение порядка, крики старшей медсестры, ничто не смогло натолкнуть меня на мысль, что сегодня должен состояться профессорский обход. «Догадался» я об этом только после слов медсестры.

Я понял, что выпил сегодня совсем некстати. Что сейчас меня могут заметить. Такое мое «нелегальное состояние», может быть, ничем и не грозило, однако скандала очень не хотелось. Я приоткрыл глаза и посмотрел на Гани. Он с выражением любопытства наблюдал за мной.

– Ти, как?

Абдул Гани говорил по-русски достаточно бегло, но с выраженным национальным акцентом. Когда он начинал волноваться или если приходилось поддерживать с длинный разговор, в котором трудно было контролировать речь, акцент Гани становился очень сильным. Сейчас Гани тоже волновался, потому что на предстоящем обходе должна была решаться его судьба. Когда-то он сломал ногу, перелом долго не заживал. Несколько раз кость срасталась неправильно, ее ломали и исправляли. До конца все же правильно срастить так и не смогли. А ко всему прочему на ноге у Абдула Гани появилась незаживающая рана. Сегодня он ждал своего «приговора».

В ответ добросердечному афганцу я промямлил нечто в том смысле, что чувствую себя нормально, вот только боюсь, как бы во время обхода профессор не заметил мое «неадекватное» состояние.

– А ти гавари им, что у тибя галава балит, – улыбнулся Гани.

– Угу… Попробую.

Шум, рожденный профессорским обходом, приближался. Наконец, в дверях нашей палаты появились белые силуэты молодых людей. Как правило, профессор обходил больных не только в компании врачей, но и в сопровождении большой толпы студентов. Для некоторых студентов, оказавшихся в самом конце длинного хвоста этой свиты, в палате не хватало места, и они топтались в коридоре. Скорее всего, это были двоечники.

Профессор влетел в нашу палату, как всегда, двигаясь быстро и делая резкие движения. Иногда казалось, что вот сейчас его массивная фигура снесет с ног тоненькую Тамару Николаевну. По ритуалу обхода она как лечащий врач палаты должна находиться рядом с профессором.

Я наблюдал за происходящим, слегка приоткрыв глаза, делая вид, что очень слаб. Через несколько секунд я закрыл их окончательно. Во-первых, резь становилась все сильнее. Во-вторых, я успел заметить, что на меня вытаращились все студенты профессорской свиты. Делали они это так нагло, что мне стало не по себе. Они даже не слушали того, что говорила Тамара Николаевна, рассказывая о больном, возле которого остановился профессор.

Больного звали Михаил. Летчик гражданской авиации. Заболевание у него было почти такое же, как и у выписавшегося Анатолия Ивановича. Ему тоже должны были заменить бедренную кость, но имплантировать только один искусственный сустав. Предварительно Тамара Николаевна познакомила его с образцом. Увидев этот железный заменитель, Михаил едва не упал в обморок. Трудно было представить, что через некоторое время эта «железяка» будет размещена в его ноге. Сама операция Михаила не пугала. Он боялся другого.

– Сергей Тимофеевич, а я смогу летать после замены сустава? – услышал я голос Михаила сразу после доклада Тамары Николаевны.

– Я не знаю, как поведет себя ваша нога после операции, – просто сказал Зацепин. – Все будет зависеть от того, как организм примет «новый» сустав...

Сергей Тимофеевич никогда не приукрашивал истинного положения дел и общался с пациентами предельно откровенно в плоскости того, что касалось их здоровья. Иногда это звучало жестко, иногда сочувственно. Градус эмоциональности зависел от показаний какого-то его внутреннего душевного барометра.

– И, еще. Я не могу дать никаких гарантий в отношении вашей летной медкомиссии! – эти слова Зацепин говорил, уже направляясь к кровати с лежащим на ней Абдулом Гани, который заметно волновался.