Кандидат в Будды

Для записи своей первой советской пластинки «Полинезия» в августе 1988 года Сергей пригласил меня приехать в Ленинград и поселил в Капелле им. Глинки. Комната, в которой я остановился, была прямо в здании капеллы. Мне выдали ключ от здания, от этажа и от моей комнаты. «Слава Ганелин тоже останавливался здесь, когда приезжал на концерт в Капелле», — улыбаясь, сообщил мне Сергей. В Ленинграде еще продолжались белые ночи, поэтому на окружающих набережных и Дворцовой площади ночью было шумно, засыпал я под утро…

Оказалось, что Курехин решил записать для пластинки «Мелодии» живой концерт нашего дуэта. В старинном зале капеллы был очень скрипучий паркет, поэтому я не только вышел на сцену босиком, но и передвигался по брошенным на пол резиновым коврикам, которые представляли собой неразрезанные заготовки советских зеленых резиновых мочалок. Программа была тайно посвящена почему-то барону Врангелю. Перед выступлением Курехин попросил меня ни в коем случае не стараться вторить ему, играть — наперекор, играть свою игру. Никаких указаний — на каких инструментах, когда, как, полная свободная импровизация, максимально контрастирующая по артикуляции, тональности, громкости с тем, что будет играть он сам.

Из двухчасового концерта он выбрал 20 минут, которые вошли в первую и для него, и для меня советскую пластинку — «Полинезия. Введение в культуру». Почему Полинезия? Я полагаю, что так Курехин намекал на полистилистику как основной творческий метод.

А незадолго до этого состоялся наш первый — и для него, и для меня — выезд за границу. Мы участвовали в фестивале советского авангарда в Иматре, Финляндия. Музыкальная составляющая у меня как-то уже не очень сохранилась в памяти, а запомнилось то, что мы вчетвером (Курехин, Тихомиров, Каспарян) совершили поездку в Хельсинки на поезде, чем очень перепугали сотрудника советского посольства, заподозрившего нас в попытке побега (Хельсинки — паром — Стокгольм).

Одна из последний встреч с Курехиным была в 90-х в кафе неподалеку от Ленфильма. Я приехал в Ленинград для участия в какой-то видеозаписи — кажется, для театрального спектакля, и мы встретились, чтобы поговорить не о музыке, не о концертах. Курехин очень возмущался по поводу переименования Ленинграда в Петербург и вообще критиковал демократические власти Петербурга, Петросовет, Собчака. Выплеснув энергию ненависти, Сергей заскучал и замолчал. Я нередко видел его таким. Образ солнечного юноши, остроумца-шутника был предназначен для публики. Таким раздосадованным я видел Курехина после просмотра фильма «Диалоги», а на концерте «Аквариума» в Ленинградском Дворце молодежи на Петроградке — просто разозленным, тогда Сергей уговорил меня уйти с концерта с ним вместе.

Сейчас, когда по прошествии многих лет стали доступны книги А. Кана и А. Кушнира, некоторые аспекты биографии Курехина конца 80-х и 90-х становятся более понятны. Но самой важной характеристикой Курехина для меня остаются слова Ефима Семеновича Барбана, сказанные им еще в самом начале 80-х: «Он выше собственного творчества».

Когда вспоминаю середину 90-х, прежде всего приходят на память собственное раздражение и депрессия, связанные с невостребованностью, разочарованием в представлениях о западной культуре, разочарованием в идеальных фантастических представлениях о Европе и Америке, которые господствовали в сознании советского человека в предшествовавшее десятилетие.

Психоделические аспекты перестройки

В декабре 1986 года состоялась одна из первых больших «Поп-Механик» в Ленинграде, в которой я не смог участвовать несмотря на приглашение Курехина. Я находился в разводе со своей первой женой и просил ее оформить мне через ОВИР разрешение повидаться со старшей дочерью Дианой. Они проживали в Севастополе, ставшем тогда, в середине 80-х, вновь запретной зоной. Сойдя с поезда в Севастополе, я немного удивился, что жена не пришла меня встретить. Бывшая теща сказала, что ее срочно отправили в командировку в Киев. Пока она угощала меня борщом, в их квартиру вошел человек в сером костюме, предъявил удостоверение сотрудника КГБ и угрожающим тоном попросил мои документы. В моем паспорте его внимание привлекла заложенная справка о допуске к секретным документам, так называемая вторая форма допуска. Я забыл ее сдать, уходя в отпуск.

Выяснилось, что моя бывшая жена попыталась создать в Севастополе клуб духовного общения и для начала разослала наиболее активным читателям городской библиотеки открытки с предложением собраться.

Большая часть получателей этих открыток отнесли их в КГБ. Сотрудники комитета нагрянули с обыском к отправительнице и обнаружили у нее самиздатскую литературу «психоделического» направления: «Путь дзен» Алана Уоттса, «Зерно на мельницу» Рам Дасса, Дхаммападу, Патанджали, Гурджиева и т. п. В результате моя бывшая супруга была принудительно помещена в психиатрическую клинику строгого режима, но происхождение книг не выдала.