Кандинский

На пепельницы черепа.

Жорж Батай не открыл Америку. Александр Блок и Владимир Маяковский опередили его. Кандинский сразу уловил, что и этот скандальный философ — из той же когорты авангардных бунтарей, с которыми у нашего старого художника были свои давнишние счеты. Исходные позиции у него были примерно такие же, как и у них. То есть он знал о мире то же самое, что знали они. Но выводы у него получались другие.

Кандинский не хотел писать картины о «растрате бытия» или о приближении катастрофы. Он не желал противопоставлять «шоковые» стратегии фантасмагорическому и ложному реальному миру. В 1930-е годы Кандинский стар, он слабеет, ему не хватает подпитки и энергетической среды единомышленников, как прежде. Он ощущает себя фрагментом раскалывающегося мира на последнем пороге разума, вкуса и гармонии. Он пытается превратить свою философию жизни в камерное ремесло индивидуального гения, замкнутого в своей уютной маленькой мастерской на берегу Сены. Его картина мира сокращается. Но и в капельке воды наличествует та самая субстанция, которая образует океаны. В последних картинах мастера имеются те самые онтологические интуиции, которые мы видели у него до того.

ФИНАЛ

АД У ПОРОГА

Последние парижские картины Кандинского 1939–1944 годов — это серьезный повод для размышлений. Его переживания и внутреннее развитие достойным образом завершают огромную и сложную фреску его жизни.

Вспомните, каков контекст жизни художника в эти годы. В сентябре 1939 года начинается большая война в Европе. Франция воюет с Германией. Некоторое время немцы заняты «решением польского вопроса» и разделом Восточной Европы и Прибалтики. В мае 1940 года вермахт наносит сокрушительный удар по французам. В июле солдаты рейха маршируют по Елисейским Полям. В это время 76-летний художник устремляется на юг вместе со своей женой и претерпевает все то, что претерпевают массы беженцев. Некоторое время он как будто колеблется: не попытаться ли эмигрировать в США через Марсель. Почему он не стал делать этого, почему вернулся в оккупированный Париж? Или он узнал о том, что хорошо известный ему Вальтер Беньямин был задержан на границе Испании и, ощутив либо вообразив себе угрозу выдачи немецким властям, покончил с собой? А может быть, ему помогли уйти из жизни… Что случилось бы с Кандинским, ежели бы гестаповцы узнали в нем того самого «дегенеративного художника», которого крикливо разоблачал в 1937 году сам Геббельс на выставке в Мюнхене? И не ариец он, и убежал из Германии, и еще, наверное, агент Кремля…

Немецкая хроника запечатлевает довольного Адольфа Гитлера и его подручных на фоне Эйфелевой башни. Менее чем через год Германия вторгается в СССР, с небывалой стремительностью занимает всю Белоруссию, почти всю Украину и значительную часть европейской России. К концу лета 1941 года немецкие войска стоят на пороге Москвы, и мало кто на Западе сомневается в том, что столица СССР обречена. Уже готовятся строительные материалы для возведения циклопического памятника победы рейха над коммунистической Россией. В оккупированном Париже газеты и радио коллаборационистов и оккупантов кричат, визжат и трещат о мировом господстве нацистов.

В таком мире живет пять лет старый художник Кандинский. История снова бросила его в ад и снова на тот же срок, что и прежде. Мы знаем, что за двадцать лет до того ему пришлось пять лет выносить атмосферу революционной России и гражданской войны. И вот она опять за свое, эта проклятая реальность: теперь преисподняя явилась к нему в парижский дом. История словно специально издевалась, гнусно шутила над художником и пакостно оскорбляла его. Одна из его трех родин, родная и близкая Германия, сбесилась и стала уничтожать две другие родины. Задавленная сталинизмом и сбитая с толку родина Россия сопротивляется изо всех сил и несет невиданные потери. О миллионах пленных и убитых советских людях трубит пронацистская пропаганда в Париже. Коллаборационисты празднуют победу. Маршал Петен на юге Франции возглавляет странное правительство Виши и делает вид, будто нация продолжает существовать и «честь Франции» не пострадала. Черта с два. Честь Франции растоптана немецким сапогом и оплевана сотнями нечистых ртов. Каково было Кандинскому видеть, слушать и читать все это?

Каково ему было видеть немецких солдат и офицеров на улицах Парижа — видеть людей, которые в своем большинстве родились в Германии в те годы, когда он создавал там свои произведения, в годы прорыва и озарения, когда он открывал там, опираясь на опыт немецких собратьев, свои космологические перспективы, когда работал над проектами будущего в Баухаусе? Они говорили на втором родном языке Кандинского, эти молодчики. Какая гнусная гримаса истории!