Кандинский

Нина Николаевна питала слабость к интересным людям, она привыкла жить в окружении талантливых людей. Ее жизненные силы вернулись к ней, она раскрылась и расцвела, когда после смерти своего ребенка и тяжких переживаний советской жизни оказалась в Германии, в обществе таких людей, как поразительный Пауль Клее и мудрый визионер Алексей Явленский, стратег новой культуры Вальтер Гропиус и другие, а среди них — ее дорогой Василий, очень часто игравший в этом концерте умов и талантов первую скрипку.

Нина Николаевна нуждалась в подобном обществе, а в Париже ее социальный инстинкт и, можно сказать, дар почитательницы и патронессы творческих людей развернулся во всю мощь. Самый же близкий к Кандинскому, помимо ее самой, человек, то есть Саша Кожев, был одним из признанных лидеров и властителей дум этой парижской среды.

И вдруг — или не вдруг — такой реприман неожиданный. Писать «великому и могучему» Сталину на пороге войны, в тревожной атмосфере ожидания катастрофы? О чем мог сказать племянник вождю народов?

Нам сегодня известно то, что Нине Николаевне также должно было быть известно, поскольку Василий Васильевич не имел от нее тайн. Некая пухлая рукопись Кожева на русском языке хранилась в архиве Жоржа Батая вместе с бумагами Вальтера Беньямина в те самые дни, когда Кандинские вместе с тысячами других французов ринулись на юг Франции, опасаясь наступления гитлеровских войск на Париж. О содержании рукописи Кожева историкам не известно. С какой стати было писать большой текст на русском языке перед войной или в начале войны, если со своими коллегами Кожев общался по-французски? (С немцами — по-немецки.) Кто был русский или русскоязычный адресат этого сочинения? Кто, если не Сталин?

Всем было известно, и для семьи Кандинских это не было секретом, что углубленное изучение Гегеля не прошло даром для Саши Кожева. Он стал, как это бывает с почитателями гениев, идентифицировать себя с мудрым, все-понимающим мыслителем. С особенным чувством Кожев вчитывался в историю отношений Гегеля с Наполеоном. Известно, что в 1806 году, в расцвете наполеоновского мифа, Гегель всерьез надеялся на то, что великий человек пригласит его в Париж и там назначит главным философом нового мирового порядка. Что-то в этом роде. Великие умы тоже не всегда свободны от бреда величия.

Только представим себе на минуточку, что Василий Кандинский и его жена догадались, поняли или как-то иначе получили сведения о том, что милый Саша Кожев, замечательный племянник, член семьи и звезда парижского ареопага умных и талантливых людей, возмечтал о том, чтобы стать придворным философом Сталина…

Неужели этим завершилась причудливая эпопея, в которой так отчетливо слышен холодный смех истории? Нет, это неописуемо. Дайте мне другое перо, то есть другой компьютер. На моей хромой клавиатуре я не могу добиться того, чтобы передать тот рой странных мыслей и ощущений, которые возникают сейчас.

ФИЛОСОФИЯ НЕ ИЗМЕНИТ МИР

Что-то происходило с милым Сашей, с блестящим и знаменитым Александром Кожевом. В течение нескольких лет свидетели отмечали, что он иногда называл себя «совестью Сталина». Или «сознанием Сталина». Conscience de Staline. В некоторых иностранных языках «совесть» и «сознание» обозначаются одним и тем же словом. По-французски оно звучит как «консьянс». Кожев отлично понимал дело. Он знал, что по-русски и по-немецки «совесть» и «сознание» именуются разными словами, то есть различаются. Но он играл в неразличение. Он был против «дифферанса».

Conscience de Staline. Совесть и сознание Сталина.

С какой стати говорить такое, и что он о себе вообразил или совсем спятил от умных книжек? Собеседники часто не принимали его всерьез или видели в его речах игры ума или философские причуды. Но это были, пожалуй, не совсем причуды. Или, вероятно, довольно серьезные причуды. Ученик Кожева, историк и мыслитель Раймон Арон, позднее видел в выходках своего учителя нелепые и неудачные шутки, но и Арон тоже как будто подозревал, что в этих шутках было что-то не совсем шуточное.

Гротескная и причудливая «сталиниада» задела своим крылом семью Кандинских, а отголоски этой истории затем еще долго давали себя знать. После войны Александр Кожев сделал, как известно, государственную карьеру. Он вырос (или, если хотите, опустился) до уровня крупного чиновника в правительстве Франции, давал советы самому де Голлю и участвовал в возведении фундаментов Европейского союза. Но его давнишние намеки и смутные известия о его послании Сталину не давали покоя недоброжелателям, соперникам и ненасытным журналистам. Намеки на то, что Кожев был «агентом Кремля», мелькали в печати, и даже упоминались таинственные документы о связи Александра Владимировича с секретными службами СССР. Если бы подобные документы были когда-либо найдены, можно себе представить, с каким шумом они были бы обыграны во всех средствах массовой информации западного мира. Но кроме намеков и многозначительных подмаргиваний ничего не было.