Канифоль

Попав несколько лет назад под машину, она уже неделю спустя выполняла экзерсис – прихрамывая, с тугим голеностопным бандажом поверх трико. Параллельно с болью её пронзали короткие вспышки жалости к самой себе: если она умрёт, тётя будет сожалеть о потере выпестованной ею преемницы – и только.

Соня виновато прошмыгнула мимо консультантов и поплелась за тётей измученным пажом.

Когда исчезнут красные флажки, которыми её обложили, и исчезнут ли?

Свались на неё негаданная свобода, как она поступит с ней?

Она представила, как возвращается после работы одна в съёмную комнатушку, садится на раскладной диван и сидит, не двигаясь, с выключенным светом, пока не наступает время идти в душ и спать. Нет аппетита, нет желания что-либо делать, даже дышать она не стала бы, если бы не жизненная необходимость.

Визуальная утрата признаков витальности. Отмирание чувств. Остановка мысли, безнадобность речи. Загробное измерение; Сидпа Бардо; пространство, где нет надежды для тех, кто был при жизни ходячим мертвецом.

Мона уверенно прокладывала дорогу через толпу, помахивая бумажными пакетами, нанизанными на руку. В сумочке, почти разрядившись, хрипел мобильный телефон. Соня цеплялась, как за маяк, глазами за её нежный затылок с подколотыми вверх волосами, заканчивающимися на шее тонким пушком.

Посещали ли Мону подобные мысли на финальном витке карьеры, при постановке диагноза, или раньше? И если да, то не стала ли она для тёти, в некотором роде, спасением?..

– У тебя совсем нет приличного белья, – заявила Мона, толкая вращающуюся дверь.

Соня вклинилась в ускользающую створку и взбунтовалась.

По крайней мере, ей разрешалось носить удобные вещи – неброские, однотонные – рекомендованные придворной камеристке для облачения в присутствии королевы. Бельё она любила под стать – телесное, без девчоночьих финтифлюшек, даже бантики, пришиваемые производителями повсеместно, отпарывала; невзрачное бельё, достойное послушницы, на которое не посмотрят, а взглянув, не заострят внимания.

– Пора научиться одеваться изящно, – наставляла тётя, беря племянницу под локоток и ведя её вдоль разномастного модельного ряда. – Нужно уметь производить приятное впечатление на окружающих.

– Я думала, что должна произвести впечатление на руководство театра, а им без разницы, как я одета вне репетиционного зала.

Трудно было определить, расстроил или обрадовал Мону её ответ.

Она сняла с крутящейся стойки пластмассовую вешалку и приложила к Соне.

– Неужели?

Соня поёжилась. Тётино «неужели», словно нож, приставленный к рёбрам, лишал её путей к отступлению. Сколько таких ножей торчало в ней с детства, роднящих её с дикобразом – одному богу ведомо, она уже потеряла им счёт; поэтому, когда кто-то был добр к ней, у неё внутри выбивало пробки.

– Вот неплохой комплект, – Мона надела вешалку ей на шею. – Италия. Прошлый сезон, со скидкой, но качество отменное. Иди примерь.

Кружево. Винное, на бледно-лиловом фоне, похожее на сеть кровеносных сосудов, сплетенных хирургическими канюлями в фантастический узор.

– Терпеть не могу кружево, – запротестовала Соня.

– Напрасно. Кружево подчёркивает хрупкость и женственность, но лишь на юных девушках, как ты. Не каждая может себе его позволить.

– Это точно шилось для подростков? – упиралась Соня. – Если да, то дизайнеров нужно посадить в тюрьму.

– Софья…

– Извращение какое-то.

– Софья…

– Фу.

– Софья, не испытывай моё терпение!

Раздражённый тон Моны заставил работников магазина, находящихся поблизости, с интересом прислушаться.

– Живо в примерочную. У тебя пять минут!

«Гнусные тряпки, – ругалась про себя девочка, задёргивая пыльную, в пол, штору в каморке для переодеваний. – Маркиза де Помпадур – и та бы смутилась, увидев такое!»

Она с отвращением подвесила комплект на настенный крюк, присела на кожаный пуф и взялась за ботинок. Заляпанное чужими пальцами зеркало отражало её скепсис.

Вдруг штора колыхнулась, и почти над ухом прозвучал мужской голос:

– Девушка, вам помочь?

– Нет! – крикнула Соня испуганно, готовясь запустить в невидимого интересанта ботинком.

Хорошо, что она не успела раздеться. Штора снова шевельнулась; внутрь, ощупывая воздух, залезла рука.

Соня отпрянула к задней стене, и тут раздался звук пинка, сдавленное оханье, и голос тёти рявкнул на весь магазин:

– Это чёрт знает что! Охрана!

– Дамочка, что вы себе позволяете?! Я работник зала. Ой!..

Ещё пинок.

С разных концов павильона к примерочным поспешили ноги в обуви на плоском ходу – персоналу не нужен скандал в разгар рабочего дня.

Соня выглянула наружу.

Мона, удерживая поганца за воротник униформы, гневно объясняла сбежавшимся суть претензий. У пойманного слезились глаза, хаотично метаясь туда-сюда под мясистыми, бесформенно обросшими надбровными дугами. Нос был мелковат, скошен, будто подрублен снизу, подбородок повторял линию низкого лба. Шея, в противовес голове, тощая, вся в красных пупырышках и сизых точках от бритья. Имя на бейдже Соня не разглядела.