Каникула <Дело о тайном обществе>

Рохас ждал Бальбоа в парке на той же самой скамейке, на которой они беседовали в прошлый раз. Жара на время спала, и следователь не без удовольствия прогулялся по тенистым аллеям, наблюдая за молодыми мамашами, нянчившими своих отпрысков. Скоро, очень скоро Делия тоже будет возиться с их малышом, а какой-нибудь праздношатающийся господин станет наблюдать за этим со стороны точно так же, как он сам делает это сейчас.

От этой мысли Рохасу стало так приятно, что он запрокинул голову вверх и мечтательно закрыл глаза. В эту же секунду на его плечо легла чья-то рука.

– Хочешь облегчить душу, сын мой? – пробасил Бальбоа, то ли шутки ради, то ли в силу привычки, войдя в образ исповедника.

– Да, падре, – низко склонив голову, ответил инспектор, подыгрывая священнику.

Бальбоа присел рядом на скамейку:

– Я слушаю.

Прежде чем приступить, Рохас оглянулся по сторонам.

– Начну с господина де ла Фуэнте. Он весь вечер убийства играл в семь с половиной[25] с собственным отцом, как это обычно и происходит по пятницам. Прислуга подтвердила его слова.

– Прислуга вам еще не то подтвердит, – пробурчал себе под нос Бальбоа.

Рохас невозмутимо продолжил:

– Чавес провела вечер дома. У вице-мэра разболелась голова, а ее муж повел дочерей в кино.

– И подтвердить, что Чавес провела вечер в кровати, конечно, тоже никто не может?

– К несчастью, нет. Зато можете смело сбросить со счетов Рафаэля Мартина.

– Это как это?

– Председатель поначалу юлил, но потом сознался, что встречался в тот вечер с замужней дамой. Мы аккуратно проверили. Все так и есть.

– С дамой? А ведь он мой ровесник, если не старше! – искренне восхитился Бальбоа.

– Сказывают, его папаша ходил налево, когда ему уже было под восемьдесят.

– Упаси нас, Господи! – с деланым возмущением воскликнул священник и лукаво улыбнулся. – Впрочем, если угодно, сие можно рассматривать и как дар Божий, не так ли?

Инспектор охотно согласился.

– Теперь о Ригале. Квартирная хозяйка утверждает, что весь вечер в его комнате горел свет и играла негромкая музыка, вроде бы классическая.

– Но он ведь мог попросту включить радио и тихо улизнуть.

– Это было бы возможно, если бы его хозяйкой был кто угодно, но только не госпожа Савон.

– Так вы полагаете, Ригаль отпадает?

Думаю, да.

– Выходит, остается один Гонсалес?

– И тут тоже получается полная ерунда. Посудите сами. Гонсалес вышел после заседания уже без галстука. Поначалу я подумал, что галстук был у него в портфеле. Однако хозяин бара, в котором Гонсалес коротал время в вечер убийства, утверждает, что галстука на Гонсалесе не было. Есть и другое соображение: представьте, что вы решили лишить кого-то жизни.

Священник замахал руками:

– Господь с вами, я даже в мыслях не могу…

– Хорошо, падре, во спасение вашей души представим в роли злодея меня. Итак, я приехал в Талаверу с целью убийства. В таком случае, бар или любое другое заведение, где меня могут впоследствии опознать – последнее место, куда бы я пошел. Тем не менее Гонсалес весь вечер провел у стойки. Странно, не правда ли?

– Действительно странно, Рамон ведь был далеко не дурак, – задумчиво констатировал Бальбоа. – Ну а что вы можете сказать о Чавес?

– Пока ничего определенного. Завтра мне как раз предстоит с ней познакомиться.

Священник посмотрел на Рохаса со смесью удивления и недоверия.

– Вы собираетесь ее допросить?

– Нет, что вы. Госпожа вице-мэр сама назначила мне встречу.

– Неужели? Ну что же, это может оказаться очень кстати.

– Не знаю, не знаю, – нахмурившись, пробормотал Рохас.

Ободряюще хлопнув инспектора по плечу, священник бросил на прощание:

– Желаю удачи! Госпожа Чавес – крепкий орешек.

* * *

– Значит, человек из твоего видения предположительно был в этом месте в первый раз? – спросила Вероника.

– Судя по тому, что я, в смысле он, явно испытывал серьезные сомнения, прежде чем войти, и вдобавок испугался, услышав приветствие невидимого стража, можно заключить, что раньше ему в доме с калиткой бывать не приходилось.

– Думаешь, это был Рамон?

– Не уверен.

– Почему?

– Мне показалось, что рука какая-то уж слишком морщинистая.

– Эх, если бы я только могла заглянуть в тебя, то сразу бы сказала, его это рука или не его, – посетовала Вероника.

– Заглянуть в меня?

– Ну да. Смотрел «Быть Джоном Малковичем»?

– Еще бы, – криво усмехнулся Глеб. – С особым интересом. Я ведь, знаешь ли, и сам с пугающей регулярностью залезаю в чью-то голову.

– Извини, это было неудачное сравнение. А может, попробуешь еще раз?

– Думаешь, я что-то упустил?

– Ну, мало ли.

– Понимаешь, такие вещи отнимают очень много сил. А потом, при повторном просмотре длительность видения никогда не меняется. Она раз и навсегда заложена в прошлом.

– А от чего зависит эта продолжительность?

– Предположительно, от силы переживаний, которые испытал человек, чьими глазами я вижу.

– Поняла. Давай вернемся к этому человеку-невидимке, что гаркнул тебе чуть ли не в самое ухо. Он что, там в засаде стоял?

– Скорее на часах.

– Но кого он, по-твоему, охранял?

– Не знаю. О, я вспомнил еще кое-то. Калитка была украшена эмблемой.

– Какой эмблемой?

– Что-то вроде герба.

– Нарисовать сможешь?