Каникулы

Василий Григорьевич Авсеенко Каникулы

Завтракъ уже поданъ на столъ, но хозяйка еще не вышла. Она сидитъ въ своей комнатѣ, передъ туалетнымъ столикомъ, приставленнымъ въ простѣнкѣ между раскрытыми окнами. Вѣтеръ шевелитъ шторами и иногда вздуваетъ ихъ какъ паруса. Спиртовая лампочка догараетъ, и замирающій голубой язычекъ чуть лижетъ прокоптѣвшія щипцы. Марья Андреевна уже окончила свои ondulations, но ей не хочется покинуть табуретъ передъ зеркаломъ. Она приблизила лицо къ самому стеклу и разсматриваетъ себя въ упоръ близорукими, выцвѣтшими глазами, и зачѣмъ-то проводитъ двумя пальцами то по бровямъ, то надъ бровями. Уже съ четверть часа она такъ сидитъ, и кажется, все разсмотрѣла, до послѣднихъ складочекъ на уголкахъ глазъ, но никакъ не можетъ разстаться съ своимъ мѣстомъ. Собственно, это самое любимое ея занятіе днемъ, и особенно утромъ, когда совсѣмъ нечего дѣлать. Сидитъ, смотритъ въ зеркало, и никогда не соскучится, словно въ первый разъ въ жизни имѣетъ возможность разсмотрѣть себя.

На балконѣ ея мужъ, Павелъ Степановичъ, кончилъ газету, покачался немного въ камышевомъ креслѣ, и почувствовавъ при видѣ накрытаго стола утренній голодъ, выразилъ нетерпѣніе.

– Marie, подано уже! Иди завтракать! – крикнулъ онъ въ окно со вздувшимися шторами.

– Иду! – тягучимъ тономъ отвѣтила Марья Андреевна.

Она встала, прикрыла загашенную вѣтромъ лампочку, дошла до двери, но хватившись носоваго платка, вернулась. Платокъ лежалъ на туалетномъ столикѣ, и поэтому она опять присѣла и стала снова смотрѣть на себя въ зеркало и потрогивать пальцами то кожу на лбу, то прическу.

– Maman, папа ждетъ завтракать! – крикнула изъ сада въ другое окно тринадцатилѣтняя дочка Лиза, сидѣвшая до тѣхъ поръ на скамейкѣ подлѣ гувернантки.

Она поднялась локтями надъ подоконникомъ и заглянула въ комнату. Видъ матери, разсматривающей себя въ зеркало, произвелъ на нее впечатлѣніе священнодѣйствія. Она молча, съ глубокимъ интересомъ стала смотрѣть, какъ это происходитъ – хотя, собственно, ничего не происходило.

Павелъ Степановичъ сталъ быстро ходить взадъ и впередъ по балкону, обдергивая парусинный пиджачекъ и шевеля пальцами кончикъ бороды.

– Что же нейдутъ завтракать? – покрикивалъ онъ нетерпѣливо. – Удивительно, право, какъ всѣ распускаютъ себя на дачѣ. Въ чемъ дѣло? Почему? И безъ того часомъ позже подаютъ…

– Володя дома? – спросила Марья Андреевна дочку.

– Не знаю… нѣтъ, не видала, – отвѣтила та, продолжая сосредоточенно созерцать зрѣлище нескончаемаго сидѣнья передъ зеркаломъ.

Въ ней уже просыпались женскіе инстинкты, и она начинала понимать наслажденіе, которое испытывала мать. Она и сама иногда, среди дня, станетъ передъ большимъ зеркаломъ въ гостиной, стоитъ и смотритъ, молча, серьезно, долго, пока кто-нибудь не войдетъ.

Узнавъ, что Володи еще нѣтъ, Марья Андреевна взяла другое зеркало, поменьше, и стала разсматривать себя въ него сзади, повернувшись спиной къ туалету. Лиза совсѣмъ влѣзла на подоконникъ и слѣдила, какъ въ обоихъ зеркалахъ отразился дивно расчесанный затылокъ мамаши.

– Marie, когда же наконецъ? – послышался совсѣмъ сердитый окрикъ мужа, и его недовольное лицо показалось изъ-за отодвинутой шторы.

– Иду, – отвѣтила съ легкимъ вздохомъ жена.

Всѣ, наконецъ, усѣлись за столъ. Какъ разъ въ эту минуту на ступенькахъ балкона поднялась фигура юноши въ гимназическомъ кителѣ.

– Каждый разъ ты опаздываешь! Хоть говори, хоть не говори! – проворчалъ Павелъ Степановичъ.

Володя приблизился развинченной походкой, кинулъ фуражку, поздоровался съ отцомъ, поцѣловалъ ручку матери, и подвинувъ стулъ, обрушился на него такъ, какъ крючники кидаютъ мѣшки на телѣгу. Онъ толкнулъ при томъ столъ, задѣлъ локтемъ сестру, и хватилъ рыжими сапогами по ногамъ отца.

– Что это, мой милый, ты садиться разучился? ходить разучился? Откуда у тебя такія манеры взялись? – снова заворчалъ отецъ, подбирая ноги. – Ужасъ, ужасъ, до чего этотъ молодой человѣкъ распустился на дачѣ, – обратился онъ къ женѣ. – Обрати, пожалуйста, вниманіе на его костюмъ: китель весь измятъ, зеленыя пятна отъ травы, сапоги точно у бродяги. Дуняша, почему вы не чистите сапоги молодому барину? – перенесъ онъ свои недовольныя замѣчанія къ горничной.

– Помилуйте, когда же ихъ чистить? Владиміръ Павловичъ никогда съ вечера ихъ за дверь не выставятъ, а утромъ не допросишься. Надѣнутъ нечищенные, да такъ и ходятъ, – объяснила Дуняша.

– Вѣдь это неряшество! – проворчалъ Павелъ Степановичъ. – Меня ужасаетъ, именно ужасаетъ подобная распущенность.

Володя, сидя совсѣмъ бокомъ, такъ что Лиза осторожно все отодвигалась отъ него, провелъ рукой по мокрому лицу.

– Лѣтомъ что же тамъ соблюдать еще, – проговорилъ онъ своимъ страннымъ, переломленнымъ голосомъ, не то дискантомъ, не то басомъ.

– Опрятность и приличныя манеры надо всегда соблюдать, для этого нѣтъ особыхъ сезоновъ! – наставительно замѣтилъ отецъ.