Просительница

Василий Григорьевич Авсеенко Просительница

Тайный совѣтникъ Мошковъ сидѣлъ въ своемъ великолѣпномъ кабинетѣ, въ самомъ радостномъ расположеніи духа. Онъ только что вернулся изъ канцеляріи, гдѣ ему подъ величайшимъ секретомъ шепнули, или скорѣе, мимически намекнули, что новогоднія ожиданія его не будутъ обмануты. Поэтому, смѣнивъ вицмундиръ на тужурку, онъ даже закурилъ сигару изъ такого ящика, въ который позволялъ себѣ запускать руку только въ самыя торжественныя минуты своей жизни.

Въ передней раздался звонокъ, и затѣмъ слуга, войдя въ кабинетъ, доложилъ, что какая-то барышня желаетъ его видѣть.

– Барышня? – удивленно протянулъ Мошковъ.

– Точно такъ-съ, изъ себя будетъ барышня.

– Проси, – приказалъ, пожимая плечами, хозяинъ.

Въ кабинетъ вошла дѣвушка лѣтъ двадцати, средняго роста, стройная, одѣтая въ очень приличный драповый жакетъ и черную шляпу съ маленькимъ крыломъ, отливавшимъ зеленоватымъ блескомъ. Она вошла тою походкой, какую пріобрѣтаютъ болѣе или менѣе воспитанныя барышни, и на ходу приподняла вуалетку, при чемъ руки ея оказались въ перчаткахъ.

– Извините, пожалуйста, что я рѣшилась васъ безпокоить; у меня есть большая, очень большая просьба къ вамъ… – проговорила она довольно пріятнымъ голосомъ, наклонивъ и быстро поднявъ голову.

– Прошу садиться. Съ кѣмъ имѣю честь говорить?

Посѣтительница оглянулась и сѣла недалеко отъ окна. Уже приближались раннія декабрьскія сумерки, и въ комнатѣ было не очень свѣтло. Но у Мошкова было отличное зрѣніе, и онъ, прищурившись, внимательно разглядывалъ гостью. Разглядывалъ – и въ то же время любовался. Потому что это была очень недурненькая дѣвушка, съ худощавымъ оваломъ лица, интересными сѣрыми глазами и маленькимъ, тонко очерченнымъ ртомъ. Она была очень блѣдна, почти до прозрачности, но эта блѣдность шла къ ней, отвѣчала общему впечатлѣнію ея наружности.

– Я вамъ назову себя, если вы будете имѣть снисхожденіе выслушать меня, – заговорила она, осторожно прислоняясь къ спинкѣ стула. – Если-же вы отнесетесь равнодушно къ тому, въ чемъ заключается мое… дѣло, тогда зачѣмъ вамъ моя фамилія? Поэтому, позвольте мнѣ быть пока только – Полиной Дмитревной. Хорошо?

Тонкія губы ея чуть-чуть улыбнулись, тогда какъ все лицо сохранило серьезное, даже печальное выраженіе.

– Очень хорошо, Полина Дмитревна… – отозвался хозяинъ, и тоже улыбнулся. – Объясните-же, чѣмъ я могу служить вамъ?

– Ахъ, это не легко. Знаете, я можетъ быть съ четверть часа стояла подъ вашею дверью, прежде чѣмъ позвонить. Но то, что я уже слышала о васъ, и какой-то инстинктъ… все подсказывало, что я должна сдѣлать эту попытку. И я рѣшилась: будь что будетъ, а другаго ничего нѣтъ…

– Вы обо мнѣ слышали? отъ кого? – спросилъ Мошковъ.

– Я объясню потомъ, вы все узнаете. Но сначала… Да, сначала… Но это такъ тяжело, такъ непривычно… Когда я подумаю, что вы можете не повѣрить хотя одному моему слову, я заранѣе вся сгораю отъ стыда.

Она прижала обѣ ладони къ лицу, узкія плечи ея чуть замѣтно вздрогнули. Ея манеры, ея голосъ, вся внѣшность ея до такой степени говорили за нее, что Мошковъ почувствовалъ внезапное участіе къ ней. «Ясно, она будетъ просить денегъ; это глупо, но… иногда дѣйствительно ничего больше не остается», мелькнуло у него въ головѣ.

Ему захотѣлось облегчить ей объясненіе.

– Я, кажется, догадываюсь… обстоятельства заставили васъ встрѣтиться съ нуждой? сказалъ онъ какъ можно ласковѣе.

Она отняла, руки отъ лица и посмотрѣла на него какъ-бы ободреннымъ взглядомъ.

– Я васъ удивлю, но я скажу правду. Я не испытываю матеріяльной нужды въ томъ смыслѣ, какъ это обыкновенно понимаютъ, когда кто-нибудь является просить на бѣдность. Я сыта и… одѣта, какъ вы видите, – произнесла она, и опять чуть улыбнулась, но на этотъ разъ въ улыбкѣ ея выразилось еще болѣе страданія. – Вотъ это всего ужаснѣе! Люди охотно даютъ гроши на бѣдность, но какъ имъ объяснить, что можно имѣть приличный туалетъ – хотя единственный! – перчатки на рукахъ, неистрепанную шляпу, и въ то-же время стоять на краю гибели… стоять въ такихъ условіяхъ, при которыхъ кидаются съ моста въ воду!..

Голосъ ея все слабѣлъ – затрудненное дыханіе мѣшало ей говорить. Мошковъ нѣсколько даже растерялся, опасаясь, чтобъ она не разрыдалась, не впала-бы въ истерику.

– Имѣйте ко мнѣ довѣріе, я заранѣе обѣщаю вамъ помощь, какую могу оказать, – сказалъ онъ. – Можетъ быть, ваши обстоятельства такого рода, что я въ состояніи помочь вамъ своимъ служебнымъ положеніемъ? У меня связи, вліяніе… Посѣтительница печально покачала головой. – Нѣтъ, нѣтъ. Я разскажу вамъ свою исторію. Слушайте…

И какъ-бы овладѣвъ собой, она начала разсказывать. Но затѣмъ волненіе опять осилило ее, голосъ сталъ прерываться, она нѣсколько разъ пріостанавливалась, принималась плакать. Мошковъ, слушая ее, все болѣе находился во власти чувства жалости, вторгавшагося ему въ душу.