Каникулы

Нюра расположилась на своей койке в позе нимфы, отдыхающей на берегу лесного ручейка. Я, конечно, представлял себе, как должны выглядеть нимфы, по начальному курсу лекций по античной истории искусств, которые нам читала замечательная интеллигентная старушка Клавдия Парфентьевна. Но то, что представляла собой Нюра, было выше всех моих знаний об этих шаловливых созданиях. Она лежала на боку лицом ко мне, прикрытая до половины какой-то полупрозрачной, очевидно нейлоновой тряпицей. А неприкрытая часть её фигуры, то есть то, что художники называют торсом, была совершенно обнажена. Я, конечно, слышал от старшекурсников в общежитии, что они в аудиториях рисуют обнажённую натуру, и меня эти рассказы очень волновали.

Удивительным представлялось, как я стану на старших курсах совершенно свободно лицезреть обнажённую женщину и мне за это ничего не будет. А тут – на тебе! Вот лафа привалила! Мне одному, да ещё и первокурснику – такое везение. Вот покажу свою «обнажёнку» в общаге – все так и попадают…

Несмотря на эти мои рассуждения, я был, конечно, очень смущён и сильно робел. Стараясь выглядеть бывалым художником, которому всё это не в диковинку, я расположился на соседней койке – напротив. После нескольких несмелых штрихов розовой пастелью руки почему-то не стали меня слушаться. Глаза помимо воли отказывались смотреть на представшее предо мной великолепие. Нюра, с очевидным интересом наблюдая это замешательство, решила меня подбодрить и предложила подсесть к ней на кровать, чтобы я получше освоился и перестал смущаться. Кровь ударила мне в голову. Как во сне, преодолевая слабость в ногах, ставших ватными, я переместился на постель к «трепетной нимфе». Нюра взяла мою руку и положила себе на грудь. Я впервые, за исключением грудного возраста, наверное, прикасался ладонью к обнажённой женщине. Меня словно ударило электрическим током. По всему телу пробежала волна какой-то незнакомой до этих пор энергии и мгновенно сосредоточилась в нижней части живота таким образом, что джинсы мои стали моментально тесными. Я застыл. Мне было очень стыдно, что Нюра может заметить восставший непослушный орган и рассердиться за такую неподвластную мне хулиганскую выходку. Но Нюра ничего не заметила, а напротив – обеими руками притянула меня и крепко прижала к своей груди.

– Хочешь полежать со мной? – спросила она.

– Да, – не веря неожиданно свалившемуся счастью, сдавленным голосом чуть слышно просипел я.

– Ну, тогда раздевайся.

Я непослушными руками стянул джинсы и, стараясь, чтобы Нюра не заметила мой восставший срам, спиной к ней, согнувшись, стал примащиваться на постель.

– Совсем раздевайся. – сказала Нюра.

«Как совсем? – подумал я. – Ведь тогда она увидит всю мою стыдобу, ничем не прикрытую».

– Давай, давай, не стесняйся. Давай я тебе помогу, – и мигом сдернула с меня жалкие остатки моей былой девственности.

Что было потом – мне трудно вспомнить. Сознание моё было затемнено какими-то яркими вспышками ни с чем несравнимого блаженства, сплошного электрического тока, почему-то ощущаемого всей кожей от соприкосновений с роскошным и таким волнующим женским телом.

Сколько времени продолжалась эта неоднократно повторявшаяся оргия, не могу сказать. Наконец Нюра сказала, что ей пора собираться на вахту, и отправила меня. Внутри во мне звучали фанфары, били литавры и прочие инструменты большого симфонического оркестра.

Ура – я не девственник! Я смогу на равных участвовать во взрослых разговорах перед сном в общежитии, и пусть только какая-нибудь скотина попробует насмешничать надо мной! Порву!

Когда я вернулся в каюту брата, он был уже там.

– Ну и как? – спросил брат.

– Что как? – c подчеркнутым недоумением ответил я.

– Где ты был?

– Где, где… Портрет рисовал.

– Ну и как? Получилось?

– Конечно, получилось!

– Покажи.

– Покажи да покажи, нашёлся проверяльщик!

Я полез в свою папку с рисунками и вынул портрет четвёртого механика: молодого пацана – курсанта мореходки, проходившего практику в рейсе. Он позировал мне недели две назад, и мы с ним почти сдружились. У нас с ним из всего экипажа была самая небольшая разница в возрасте, он интересовался искусством, а самое главное – он был в полном подчинении у Деда – то есть у моего брата. Я уже успел узнать, что Дедом на судне называют не самого старого, а старшего по должности механика. Конечно, парень воспринимал меня слегка свысока, но и немного заискивал, надеясь через мои родственные связи добиться и более лояльного отношения к нему сурового Деда.

– Да-а-а, – протянул брат, – что-то Нюра у тебя мало похожа. Особенно бакенбарды не её!

Действительно, на портрете у четвёртого механика были бакенбарды, которыми он пытался компенсировать свой молодой возраст и почти девичий румянец своих щёк.

– Какая Нюра?! – удивлённо возмутился я. – Не было никакой Нюры!

– Брось пургу гнать, – сказал брат. – На судне не спрячешься. Весь экипаж знает, а ты дурак, один ничего не знаешь. Ну что, свадьбу – то будем играть?

– Какую свадьбу?! Мне ещё восемнадцать не исполнилось!