Каникулы на Тисовой (СИ)

— Ты вернешь Гарри опекунам! И это не обсуждается! Даю тебе два дня! После этого жду тебя в Хогвартсе!

Я сильно сцепляю губы, с трудом сдерживая себя, чтобы прямо сейчас не проклясть своего работодателя каким-нибудь не совсем светлым проклятием. И молчу.

— Ты меня слышишь, Северус? — нависает надо мной Альбус.

— Да, директор, — выплевываю я сквозь зубы.

— Что же, желаю удачи.

Дамблдор поворачивается ко мне спиной и аппарирует. Я со всей силой ударяю кулаком по столу. Делаю глубокий вдох-выдох, стараясь унять злость внутри себя. Поднимаю голову и вижу его.

Гарри стоит в нескольких метрах от меня, и судорожно сжимает кулаки. Его заметно трясет, а из глаз непроизвольно текут слезы.

— Гарри!

— Я не вернусь туда! Я не смогу! Я… я… Ты не сможешь меня заставить! Я сбегу!

Я делаю шаг навстречу. Гарри разворачивается и сломя голову бежит прочь от меня. Сбрасываю с ног шлепанцы и бегу вслед за ним:

— Гарри, постой! Не убегай, нам надо поговорить!

— Нам не о чем говорить! Ты предатель! Ты обещал заботиться обо мне, а сам готов отдать меня им! — надрывается он.

Наконец, я догоняю его и обхватываю руками.

— Пусти меня! Не прикасайся! Подонок! Мерзкий ублюдок! Ненавижу!

Гарри кричит, пытаясь вырваться из моего захвата, в итоге мы с ним падаем на песок и продолжаем бороться уже лежа. Спустя пару минут мне удается подмять его под себя и прижать лицом к земле, намертво зафиксировав ноги и руки. Осознав, что вырваться не получится, он протяжно воет, как раненый зверь, захлебываясь слезами и задыхаясь всхлипами:

— Я не вернусь туда. Пусти! Я не смогу там.

Когда истерика входит в свою конечную стадию, я немного ослабляю захват, и мягким тихим голосом шепчу:

— Гарри, объясни пожалуйста, почему ты решил, что я верну тебя Дурслям? Разве я не говорил тебе, что ты туда больше не вернешься?

Он дергается, пытаясь развернуться ко мне лицом. Я скатываюсь с него и сажусь около него, тем не менее не отпуская его левую руку. Он поворачивается и садится рядом.

— Но… Дамблдор… Он пригрозил вам Азкабаном и приказал вернуть меня.

— И я согласился? Или промолчал? А согласием ответил совершенно на другой вопрос директора?

Гарри молчит, видимо, вспоминая наш разговор с Альбусом. А потом закрывает лицо ладонями:

— Черт! Я идиот. Вы промолчали на приказ директора о Дурслях.

— Вот именно, Поттер, — констатирую я. — И вы, как обычно, сделали неправильные выводы и сами же за них поплатились.

— Простите, сэр. Мне так стыдно, — шепчет еле слышно он, все еще пряча заплаканное лицо в руках.

Я обнимаю его за плечи и прижимаю к себе. Он утыкается в мою грудь и обнимает сзади.

Солнце уже скрылось за горизонтом, и теперь на наш пляж медленно опускается ночь. На небе начинают зажигаться звезды.

— И что нам теперь делать? — спрашивает Гарри, выпуская меня из своих объятий и кладя голову на мое плечо.

— Ну, пока кто-то закатывал истерики на ровном месте, я тут набросал несколько вариантов развития дальнейших событий…

Гарри хмыкает и обхватывает мою руку, прижимаясь сильней.

— Так вот. Можно разыскать твоего блохастого крестного и уговорить его пойти в Министерство, чтобы добиться пересмотра его дела, присовокупив показания Люпина, мои, твои и остальных гриффиндорцев.

— Это опасно. А вдруг его опять посадят? — не соглашается Гарри.

— Жизнь вообще опасная штука, Поттер, тебе ли не знать. Есть еще Артур и Молли Уизли, которые могут согласиться на еще одного члена в их и без того большой семье. Тебе ведь нравятся Уизли, Гарри?

— Конечно! Они очень хорошо ко мне относятся. Все они. А миссис Уизли уже давно воспринимает меня как сына.

— Ну, вот видишь, как все хорошо складывается? Завтра же отправимся к Молли! — радуюсь я.

— А еще варианты есть? — тихо спрашивает Гарри, сопя мне в шею.

Я делаю несколько глубоких вдохов и также тихо отвечаю.

— Ну, я бы тоже мог попробовать подать документы в Министерство на твое усыновление.

Гарри отпускает мою руку, сдвигается чуть в сторону и садится напротив.

— Ты бы сделал это? — почти шепотом спрашивает он, глядя мне прямо в глаза.

— Если ты хочешь, — выдыхаю я. Сердце в груди стучит, как бешеное.

— Очень, — кивает он, и кидается мне на шею…