Каникулы Петрова и Васечкина

МИШЕЛЬ. Геннадий!
АНРИ. Вячеслав!
МИШЕЛЬ. Салю!
АНРИ. Бонжур!
ГЕНА. Мишель!
СЛАВА. Анри!
ГЕНА И СЛАВА. Когда вы появились?
ФРАНЦУЗЫ. Ну сом контант де ву вуар тужур![9]
ГЕНА. Мы тоже рады!
СЛАВА (Петрову и Васечкину).
Что вы в них вцепились?
ГЕНА. В чём дело?
СЛАВА. Что случилось тут, Анри?
АНРИ. Са нэ фэ рьен![10]

МИШЕЛЬ. Тут недоразуменье!ВАСЕЧКИН (включаясь в песню).
Ах так, а ночью кто шептал «сюрпри!»?
Скажи, Петров!
ПЕТРОВ. Они, тут нет сомненья!
ВАСЕЧКИН. А ведь «сюрпри» перевести,
Значит, «всех застать врасплох»!
Мы решили свой приём оказать шпиону!
МИШЕЛЬ. О-ля-ля, шарман, мерси…
АНРИ. Ваш приём была неплох!
ПЕТРОВ. Если что не комильфо,
То прошу пардону!
МИШЕЛЬ. Мы так скучать за нашим шерз ами[11].

АНРИ. Решили вас шерше[12]

мы до рассвета.МИШЕЛЬ. Хотели утром сделать вам сюрпри.
АНРИ. А получиль в ответ сюрпри за это!
СЛАВА. Ну, не беда!
ГЕНА. Ведь, что ни говори,
Ребята проявили героизм!
ВАСЕЧКИН. Но как же это так?
МИШЕЛЬ. Эксплик[13], Анри!
АНРИ. «Сюрпри» по-русски называется сюрпризом,
ГЕНА. И второе лишь значенье у «сюрпри» —
застать врасплох»!
СЛАВА. Во французском языке есть
свои законы!
МИШЕЛЬ. Оля-ля! Шарман!
АНРИ. Мерси!
Ваш сюрпри была неплох!
ПЕТРОВ. Если что не комильфо,
То прошу пардона!

Неизвестно, как бы дальше развивались события, но тут вдруг раздались автомобильные гудки, и в лагерь, раздвигая толпу, въехал хорошо знакомый нам старенький «виллис».

– Инна Андреевна! – испуганно прошептал Васечкин.

– Маша! – радостно прошептал Петров.

– Ну, что я говорил?! – заорал с заднего сиденья Гусь. – Вот они, голубчики! Что, разбудить не могли? – возмутился он, вылезая из машины. – Гусь свинье не товарищ?

– Это кто это свинья?! – поинтересовался Васечкин.

– Это я в переносном смысле… – начал оправдываться Гусь.

– Ну, как подвиги?! – деловито спросил Филипп. – Продвигаются? Сколько уже?

– Эх, Васечкин, Васечкин… – вздохнула Инна Андреевна.

– Бонжур… – по привычке сказал Васечкин.

– Бонжур… – машинально ответила Инна Андреевна. – Ну, зачем же вы, Васечкин, убежали? Ведь в лагере всегда есть место для подвига! Не правда ли, Петров! Нёс па?

– Пуркуа па, Инна Андреевна… – не отрывая глаз от Маши, отреагировал Петров. – Почему бы и нет?

– О, мадемуазель, парль франсэ?[14] – обрадовались французы, подходя ближе.

– Сэ манифик![15]

– О, ву зет франсэ?![16] – в свою очередь обрадовалась Инна Андреевна. – Кэль сюрпри![17]

Услышав знакомое слово, Петров выразительно посмотрел на Васечкина. Тот потупился. Петрову стало жаль друга…

Поколебавшись какое-то мгновение, он бросился в палатку. Выскочив оттуда, он подбежал к Васечкину и незаметно сунул ему в руку эдельвейс.

– На… – сказал он. – Отдай ей!

Васечкин поднял глаза на Петрова и сразу всё понял.

– Нет! – сказал он. – Сам сорвал, сам и дари!

И он вернул эдельвейс Петрову.

– Да ладно тебе… ты у нас рыцарь, ты и дари! – Петров вновь сунул цветок Васечкину.

– Какой я рыцарь! – вздохнул Васечкин, отведя руку Петрова.

Тут к ним подошла Маша.

– Что это у вас? – спросила она.

– Вот… – сказал Петров. – Эдельвейс… Мы тут с Васечкиным для тебя сорвали… Есть древний обычай… самой красивой…

И он смущённо сунул Маше эдельвейс.

Польщённая Маша взяла цветок.

– В человеке главное не внешность, – сказал откуда-то возникший Филипп, – а внутренности…

Все рассмеялись.

– А чего… – вступился за Филиппа Васечкин, – он прав!

Больше ему, однако, сказать было нечего.

Все замолчали. Наступила несколько неловкая пауза, которую бесцеремонно прервал подошедший Гусь.

– Слышь, Васечкин, – сказал он. – Отойдёмка в сторонку.

– Чего тебе? – без энтузиазма поинтересовался Васечкин.

– Дело есть.

Они отошли.