Каникулы совести

«Домой» шли молча, вернее, почти молча: Игорь, видимо, и сам слегка ошалел от собственного суесловия — и теперь тихонечко мурлыкал себе под нос пошленький Ди-Аннин мотивчик, дико меня раздражавший. Больше всего на свете мне хотелось рявкнуть, чтобы он заткнулся, что было бы, пожалуй, не так уж и безрассудно после того, как он поведал мне свои удивительные секреты; но кто его знает, что там ещё пряталось в гофрированных рукавах его щегольского летнего костюма? — и я благоразумно не стал злоупотреблять своим новым статусом душеприказчика.

Вместо этого я погрузился в размышления — как ни странно, не столько мрачные, сколько занимательные. Игорь, несомненно, знал, что делает: даже вполне понятное беспокойство о своей шкуре не могло уже заслонить во мне того жгучего естествоиспытательского азарта, который ему, мерзавцу, удалось-таки во мне раскочегарить. Стыдно, конечно, в таком признаваться — но мысль о том, что я смогу целых две недели сам, лично наблюдать уникальный человеческий экземпляр с феноменальными свойствами организма и психики, вызывала во мне подловатое, но неодолимое ликование учёного.

Кое-какие выводы я мог бы сделать уже сейчас — и дал себе слово в ближайшее время законспектировать их (если, конечно, удастся живым добраться до кабинета). Суть их была в том, что я, кажется, понял, почему попытки покушения на Гнездозора окружены такой пышной таинственностью. Ведь они равно свидетельствовали о его бессмертии и о его смертности. С одной стороны, оба случая говорили о том, что чуткое подсознание Лидера вовремя подаёт сигнал об опасности и мгновенно находит способ от неё уклониться. С другой, именно это его свойство косвенно указывало на то, что опасность всё же имела место — то есть что пуля, попав в грудь президента, убила бы его, равно как пронзил бы нож и удушила верёвка. Проще говоря, из всего этого следовал весьма занятный вывод, что наш Бессмертный Лидер бессмертен лишь относительно…

Делиться этими соображениями со своим спутником я, естественно, не стал. И всё же меня мучило смутное ощущение, что разговор не завершён. Были в этой истории некоторые детали, казавшиеся мне, старому ослу, не совсем понятными.

Например — почему Игорь так строго засекретил всю информацию о покушениях?.. Что да, то да — некоторые нюансы этих занятных случаев и впрямь рисковали навести особо головастых россиян на кое-какие размышления и выводы, не слишком полезные для нынешнего режима. Но, с другой стороны — если как следует всё подлакировать, очистить от лишних деталей, оставив на виду лишь голый факт покушения — разве он не поднял бы ещё сильнее престиж власти?..

А потом — блестнуть успешно раскрытым заговором, выволочь негодяев обнажёнными на Лобное Место, продемонстрировать их разъярённой толпе, которой, в конце концов, всегда нужен какой-никакой враг!.. Испытанный приём, к которому предшественники Кострецкого испокон веку прибегали для укрепления порядка. Почему же теперешний им не воспользовался?..

Всё это, конечно, меня не касалось. Я не привык лезть в чужие, да ещё и государственные дела. Но странно: чем ближе мы подходили к моему особнячку, чем ярче пространство вокруг озарялось таинственным голубым свечением (к моей радости, едва мы вышли на лужайку, как повсюду зажглись растущие прямо из земли фонари-цветы, фонари-вазоны), чем больше, одним словом, возрастали мои шансы остаться после нынешнего разговора целым и невредимым — тем сильнее меня беспокоил этот праздный, в общем-то вопрос; и, когда мы, наконец, вступили на террасу, где круглые колонны, словно огромные подсвечники дымчатого розоватого стекла, источали особенно нежный и уютный свет, я не выдержал — и задал его своему спутнику.

Я был почти уверен, что тот рассердится, — признаться, я был так зол на этого мучителя, совратителя и болтуна, что даже хотел чем-то достать его. Но Игорь ничуть не обиделся, а, напротив, посмотрел на меня сочувственно-понимающе:

— Видите ли, — миролюбиво произнёс он, — мы не хотели создавать прецедент. Нехорошо, чтобы у кого-то появилась хотя бы мысль о том, что кто-то хотя бы теоретически может покушаться на Бессмертного Лидера.

Больше я не сказал ничего. Я понял, что он прав. Только сейчас я с ужасом осознал, что и меня самого, человека законопослушного и мирного, от известия, что такие смельчаки всё-таки нашлись, охватила тайная радость.

6

Маленькое лирическое отступление.

Я — человек очень скромный, можно даже сказать аскет — и, если не постелил себе в ту ночь на диване в гостиной, как намеревался изначально, то лишь потому, что по горькому опыту бедной молодости заопасался — не застыдит ли меня завтра за неряшливость вооружённый гулким пылесосом утренний «хаускипер». Что с меня взять, я ведь слаще морковки ничего не едал. Ординарный номер с кроватью-полуторкой в трехзвёздочной египетской гостинице, а ещё лучше, в столовом корпусе подмосковного пансионата — вот предел моих отпускных мечтаний.