Каникулы совести

— С чего ты, собственно, взял, — спрашивал меня мой омерзительно-честный внутренний голос, — что Альбертик так уж доволен своим положением? Посмотри — уже сейчас он начинает ощущать некоторое несовершенство мироустройства — судя хотя бы по тому, что выписал тебя сюда. Его мучит нестерпимое одиночество и тоска по близким. А ведь ему только семьдесят пять — мальчишка, по твоим-то меркам. Что же будет через десять лет? Через двадцать? Через пятьдесят, когда век его закончится и окружающий мир целиком заполонят чужие, незнакомые, пугающе-непонятные люди (даже если допустить — свято место пусто не бывает, — что он всегда сумеет найти себе какого-нибудь Кострецкого)? Что будет, когда власть и сама жизнь наскучит ему (а это рано или поздно произойдёт непременно!) и он захочет уйти на покой?

А ведь захочет, захочет — как уже однажды захотел. И не сможет — как уже несколько раз не смог. Как смеялся вчера Кострецкий, рассказывая мне об этом!.. На самом же деле тут не было ничего смешного, — я вновь представил себе Альбертика, стоящего на стуле с верёвкой на шее, и меня передёрнуло. Неспособность умереть — можно ли вообразить что-то более жуткое?.. То, давнее — это ещё цветочки. Когда-нибудь Альберт решится по-настоящему. Рано или поздно он захочет, страстно захочет освободиться, но не сможет, будет совершать всё новые и новые унизительные попытки под аккомпанемент лукавых смешков всё новых и новых Кострецких, чья нескончаемая весёлая череда будет бесстыже его использовать в своё удовольствие, как и Кострецкий-номер-первый, — пока, наконец, он не наскучит им и не останется со своим никому не нужным бессмертием один на один. Да, скорее всего, так и будет. Протухшие консервы, которые так никогда никто и не сможет вскрыть и использовать по назначению. Но так далеко я заглядывать боялся. Мне вполне хватало и того, что я слышал вчера — и сегодня утром. Бессмертие — высшая точка бессилия и безысходности.

А, кстати — кто же это всё сделал с ним? Кто обрёк на этот кошмар доверчивого, перепуганного, ещё ни в чём не виноватого очкастенького вундеркинда?.. Чья это была ошибка, чья глупость, чей непрофессионализм, неудовлетворённые амбиции и тупой юношеский пафос? Кто за всё это в ответе?..

Окружившая меня слащавая живая открытка в модной розово-зелёной гамме вдруг превратилась в гризайль.

Вопрос№ 7.

Это было хуже, чем тогда, шестьдесят пять лет назад. Много хуже. Во-первых, потому, что повторение всегда хуже. А во-вторых, я только сейчас осознал — тот «проступок», в котором я каялся всю жизнь, был детским лепетом рядом с тем, что я, оказывается, совершил на самом деле. И на сей раз я не мог уповать даже на то, что мою ошибку сгладит время.

Все шестьдесят пять лет я казнил себя за глупость и самовлюблённость. Но, оказывается, я был много хуже, чем дурак, хуже, чем напыщенный павлин — я был Сатаной во плоти. Каким-то образом мне удалось исковеркать саму Ткань Бытия. Но мне вовсе не хотелось быть Сатаной. Да, собственно, и самим собой тоже.

В эту секунду мне хотелось только одного — чтобы рядом был Игорь Кострецкий, я ползал бы у него в ногах и молил о пощаде, выклянчивал бы укола, наказания, избавления от этой нестерпимой вины. И я уже дёрнулся было прочь из этого жуткого синтетического рая — к нему, к нему, к единственному спасителю. Но тут же суровый голос сказал внутри меня: «А вот Альберту это право не дано», — и я, застонав, присел на подкосившихся ногах на корточки, обхватив голову руками.

Странно, но это бессознательное движение — телесная реакция на невыносимое чувство отчаяния — неожиданно помогло мне придти в себя и собраться с мыслями. Я вдруг увидел себя как бы немножечко со стороны — и в тот же миг обуревавший меня огромный вселенский ужас бесследно испарился, уступив место банальному стыду. Совсем я, что ли, сбрендил, старый дурак? С каких это пор я стал так слепо верить политической пропаганде? А ещё претендую считать себя работником науки, несчастный маразматик.

«Сбрендил», точнее не скажешь. Ведь «Бессмертный Лидер» — не что иное, как обычный бренд. Ловкая выдумка Кострецкого, умелый рекламный ход — не более. Какой я, к чертям, Сатана? И какой он, к чертям, «бессмертный»? Мощный иммунитет, хорошо работающие рефлексы — вот и всё, что я мог ему дать. В лучшем случае. Да и то не дать, а просто разбудить, что в нём дремало. Семьдесят пять… не такой уж он, в самом деле, и долгожитель. Очень здоровый старикашка, вот и всё. Скорее всего, в один прекрасный момент он, как и все мы, благополучно закончит свои дни — где-то, как-то, самостийно, в отпущенный ему срок.

Вот она, простая истина. От облегчения я даже рассмеялся — и, с кряхтением поднявшись на ноги, стоял теперь посреди дорожки, блаженно потирая взмокший лоб дрожащими пальцами — и с бессмысленной «кишечной» улыбкой (со стороны, вероятно, идиотской) глазея на заманчивые кусты. Розовые мордашки улыбались в ответ — они были расположены ко мне благосклонно.

Внезапно…