Каникулы совести

Несколько метров мы пробрели в неловком молчании, и я большую часть времени смотрел под ноги, на чистый и ровный асфальт дорожки, а Кутя трогательно теребила косичку, видимо, размышляя, что ей делать с этим страшным и неуклюжим стариком. Я же, в свою очередь, размышлял, что больше напугает бедную девочку — угрюмая бессловесность или назойливые попытки поддержать светскую беседу с помощью наводящих вопросов, которые, скорее всего, покажутся ей бестактными. Увы, других я не припас. Пара наших добрых общих друзей — пока что единственное связующее звено между нами — стремительно удалялась от нас, фигурки их, мешковатая и постройнее, с каждой секундой становились всё чернее и мельче, всё глуше становились короткие всхохатывания и кокетливые мольбы Кострецкого: «Сашуля, Бога ради, только не о работе!.. Только не это! У меня каникулы!..» Наконец, я не выдержал. Как психотерапевт, мужчина и старший товарищ я просто обязан был взять инициативу на себя:

— Кутенька, а вы давно знакомы с Кострецким?..

Вообще-то меня больше интересовало — «с Альбертом», но из приличия я удержался. Однако тут же понял, что мог бы и об этом спросить. Едва я заговорил, Кутя обрадованно, робко вскинула на меня лучистый взор — очевидно, она точно так же, как и я, стеснялась и желала сближения с новым загадочным звеном маленького коллектива. Интересно, под каким соусом преподнёс ей Кострецкий мою персону?..

— Уже год, — ответила она с застенчивой и виноватой улыбкой, в которой явственно читалась боязнь, что я заподозрю её во лжи, не поверив в такой неправдоподобно-длительный стаж отношений. Что ж, в её возрасте, а было ей никак не больше девятнадцати, время и впрямь тянется долго, доооолго, очень долго. Эту-то глубочайшую истину я и сообщил ей — с лицемерно-стариковской галантностью, которая всегда противна мне самому, но от которой, видно, невозможно отделаться по достижении двадцатидвухлетнего рубежа. Кутя приняла её серьёзно и доверчиво — и какое-то время честно обдумывала услышанное, по-детски сосредоточенно уставившись большими серыми глазами в подёрнутое жемчужной дымкой пространство. Кого же она мне так напоминает?.. Я поёжился, вдруг поняв — ту, о которой я уже вспоминал нынче утром. Поистине — сегодня праздник ретроспекции.

А Лиза, то есть Кутя, видимо, всё это время производила в своей труднозабываемой, но хорошенькой головке сложные, но, как всегда, бессмысленные подсчёты, потому что вдруг спросила — с очень знакомой уважительной интонацией, словно кто-то там, наверху, решил меня добить:

— Вы его, наверное, с детства знаете?..

(Мы как раз поравнялись со скамейкой, на которой я вчера сидел с Кострецким; даже сейчас, при свете дня, я сразу узнал её — и тоскливое чувство во мне обрело окончательную полноту.)

Кого — его?.. Альберта? Теперь пришла моя очередь задуматься. Действительно — могу ли я с чистой душой сказать, что знаю его с детства?.. Знал ли я его? Но, оказалось, речь всё ещё идёт о Кострецком, который как раз в эту секунду обернулся и помахал нам рукой. Я вздохнул с облегчением. Странно, но, по-видимому, некое неясное смущение, удерживающее меня говорить об Альберте, разделяла и Кутя. Ну, со мной-то всё понятно. Но почему она?.. Сообщили ей о той давней истории? Едва ли.

Нет, я не являюсь старым другом семьи. Я случайная фигура. Так я ответил ей и тут же понял, что солгал. Но, если рассказывать ей, то рассказывать всё, а делать это, глядя прямо в ясные Лизины глаза, я не мог. Вообще, меня всё больше охватывало ощущение тягостного дежавю — второго за этот странный день. Возвращение Альбертика далось мне нелегко. Но Лиза — это уже слишком.

Кутя-кутя, кутёнок, беленький щенок. Будем надеяться, ей выпадет лучшая участь. А кстати — как будет «Кутя» полностью?.. Оказалось, Клавдия. Самое имя для королевы красоты. Впрочем, нынешние этого не знают.

Таким вот макаром, беседуя уже почти по-приятельски, мы достигли конца аллеи, выходившей, как оказалось, на широкое, необработанное, песчано-каменистое плато: с одной стороны его окаймляла дубовая роща, с двух других — высокий и редкий сосняк. С четвёртой был обрыв. Отсюда уже частично виднелся серебристо поблёскивающий пруд, расположенный, по-видимому, в глубокой низине; Кутя объяснила, что там, внизу — пляж с настоящим речным песком и что мы туда обязательно сходим, как выпадет погода.

Тут же стоял и небольшой одноэтажный домик, совсем простенький, с тёмными окошками и тусклозелёной крышей. Переодевалка и душевая — предположил я, и моя милая спутница радостно подтвердила догадку. У грубоотёсанной деревянной двери уже поджидали нас, переминаясь с ноги на ногу, два главных человека России. Судя по всему, Кострецкому так и не удалось отстоять своё право на каникулярное безделье — он уже не повизгивал, а лишь тихо и обречённо вздыхал, с покорным и капельку грустным лицом внимая своему полосатому боссу. Тот, слегка покручивая собеседнику верхнюю пуговицу «пиратской» жакетки (тут, похоже, были приняты прикосновения), тихим голосом ему тоже что-то, видимо, вкручивал.