Мать умудрилась не потерять егозливое дитя во время экскурсии, не растратить его интерес и не сорваться в процессе укрощения строптивого. Инга была ею восхищена. У этой женщины следовало поучиться. Темпераменты Елены и ее сына явно не совпадали, однако она не делала из этого трагедии и научилась общаться с ним ко взаимному удовольствию. Мама была для него авторитетом, была другом. Что-то это Инге напоминало…
Ах да. Ее собственную жизнь.
Пусть Макс посмотрит, ему полезно.
Она отчаялась его перевоспитать, да и не питает умная женщина иллюзий, что можно изменить мужчину кардинально. Его можно направить, приучить, как щенка, – это да. Мужчина прет напролом и ничего по сторонам не видит, задача женщины – мягко его сориентировать, если понадобится.
Но Инга была для Макса боевым товарищем и ценным сотрудником. Все это убивало надежды когда-нибудь что-нибудь изменить в тех областях, которые работы не касались.
Нет, ей даже не больно. Ну, если честно, вначале немного было. А потом Инга сказала себе: стоп. Так можно потерять все, что ты с собою уже сделала, так можно потерять себя, ту самую великолепную себя, к которой ты стремилась и которой ты стала. Самоуважение – одна из важнейших вещей в жизни человека, и его нельзя терять никогда, особенно – когда ты влюблена.
Поэтому Инга довольно быстро смирилась с тем, что Максим Амлинский не будет ей принадлежать. Он никому не мог достаться просто так, разве что в качестве выгодной сделки. Если ему не удастся измениться. А он не хочет меняться – ему и так комфортно, он в этой шкуре провел всю жизнь, она ему подходит, сбрасывать-то зачем?
Максим Амлинский сидел рядом, ел закуски и терпеливо отвечал на вопросы Кирилла. Речь шла о последнем чуде, поразившем воображение мальчишки, – о Пантеоне.
– А как она держится, ну, крыша?
– Она как бы лежит на стенах.
– Как она может лежать? Она же полукруглая?
– Полусферическая. Смотри. – Макс взял салфетку, достал из кармана рубашки ручку, с которой не расставался вообще никогда, и привычно принялся чертить. – Это называется центрическо-купольная архитектура. Вся конструкция выполнена из монолитного бетона, и лишь низ армирован кирпичными арками.
– Макс, попроще, – сказала Инга с улыбкой, – выбирай термины.
– Что? А… Все из бетона, Кирилл, а вот тут идут арки, которые поддерживают конструкцию. Чтобы постройка стояла еще крепче, в ней внутри сделаны ниши, всего их восемь, одна из них служит входом, через который мы и попали внутрь. – Макс говорил медленнее: Инга прямо видела, как вращаются колесики в его мозгу, переводя сложные для ребенка термины в нечто более понятное. – Кроме того, есть еще и восемь скрытых ниш, мы их не видели.
– А может, там клады! – Кирилл задрыгал ногами так, что стол зашатался.
– Нет, кладов там нет. Эти ниши полые и за счет своего расположения помогают держаться стенам и куполу. Кроме того, имеет значение, из какого именно материала возведена постройка.
– Но вы сказали – бетон, он же везде одинаковый!
– А вот и не одинаковый! – совсем по-мальчишечьи сказал Макс, и Инга чуть соком не поперхнулась. – Сейчас я тебе расскажу.
– Ну, все, – пробормотала Инга, обращаясь к Елене, – теперь мы будем это долго слушать… – Та лишь еле заметно улыбнулась.
– При строительстве на нижних поясах наполнителем служила твердая травертиновая крошка, на верхних – крошка туфа и легкой пемзы. Это позволило сделать купол и верх стен по весу легче, чем низ. Вообще в строениях здесь часто использовался римский бетон – это смесь извести, воды и осколков глиняных изделий или песка. А еще в Пантеоне кессонированный потолок… – Макс запнулся, перевернул салфетку. – Кессоны – такие лакуны в материале, как ямки. Они тоже облегчают вес и нагрузку на балки. Вернее, облегчали; с изобретением новых способов строительства они превратились в декоративные элементы, но в Пантеоне все еще выполняют практическую функцию.
– Дырки в потолке помогают ему не падать?! – изумился Кирилл. Он так увлекся, что забыл о еде.
– Не дырки, углубления. А дырка там только одна, ты ее видел.
– Ага, такая круглая.
– Называется опеон, или опайон. Это обязательно круглое отверстие, использовавшееся для дополнительного освещения. Тот, который мы видели сегодня, один из самых больших, около девяти метров, кажется.
– Ух ты! А снизу маленький.
– Угу.
– Зато прикольно называется, – польстил опеону Кирилл.
– Боюсь тебя разочаровать, но с древнегреческого это слово переводится просто как «дырка».
– Это ничего, – заявил Кирилл, поразмыслив, – зато он красивый!
На этой оптимистичной ноте принесли горячее: телятину с травами, ризотто, еще одну корзинку с хлебом и какой-то умопомрачительный соус в баночках.
– Если это тебя немного утешит, – сказал Амлинский, – то про отверстие в крыше Пантеона есть легенда. Она гласит, что во время переосвящения храма, то есть когда его из языческого сделали христианским, демоны стали разбегаться из здания, а самый большой вылетел сквозь крышу, пробив рогами дыру.
– Что, правда так и было?
– Это легенда. Я их не люблю, потому что предпочитаю факты, но эту помню.