Каникулы вне закона

...Я изо всех сил перенапрягал память деталями своего доблестного прошлого, отвлекая сознание, ради выхода за "порог боли", которая рвала мне внутренности. Челюсти вывихивал вжатый между зубов мяч. Теннисный. Не для гольфа. Казахстан покрывала не подходящая для этой игры заснеженная степь, кусок которой я видел в верхней, не закрашенной части зарешеченного окна. Я висел перед этим пейзажем на руках, вдетых в ременную петлю, качавшуюся на потолочном крюке вслед за ударами карманной дубинкой, которой меня охаживали по ребрам. Уж лучше бы испытывали карманным детектором лжи, который я видел с высоты своего полета на письменном столе...

За какой выигрыш мстила судьба - за выигрыш у фирмы "Финансовые советы и защита" или у Те-У? Я вполне прочувствовал теперь, каково приходилось бедному Тиме Вельнеру. Сноровка и техническая оснащенность, которыми пользовались при обработке наших бренных тел, оказались на удивление идентичными. Только вот каким образом перенял их за тридевять земель и спустя полжизни одного поколения подполковник Бугенбай Ибраев?

- Мир тесен, - изрек я пошлость, прежде чем, слава Богу, потерять сознание.

Глава пятая

Несовершеннолетняя невеста

1

За приличным письменным столом сидел подполковник Ибраев и пил чай по-старушечьи - в прикуску с московской шоколадной конфеткой "Радий". Обертку, маслянистостью напоминающую технический пергамент, в который заворачивают, скажем, подшипники, он сложил в аккуратный фантик. Фантиком увенчал стопочку таких же на мельхиоровом подносе, а стопочку придавил полулитровой емкости чашкой с золотистыми лаврами. Поверх лавров тянулась надпись серебром. Мелкие буквы не давали возможности различить, от кого и по какому случаю. Я бы не удивился, если бы от Ефима Шлайна. Дорогому другу и боевому товарищу в память о совместно проведенных душегубствах.

- Вы мощный тип, господин Не-Знаю-Как-Вас-Звать-Величать, - сказал Ибраев, отодвигая поднос с чайным прибором.

- Шлайн, - ответил я. - Ефим Шлайн. Можете называть просто Фимой. Так принято между моими родными и близкими. В городе-герое Ленинграде, с Васильевского острова которого я и приехал...

Лицо подполковника приняло выражение, которое я видел у командира гвардии или, как там писалось, "уланов" на фотографии в рекламном буклете, выданном стюардессой в "Боинге" компании "Эйр Казахстан" вместо газеты. Маска, вырезанная из дерева, и с тщанием пропитанная морилкой.

Маска деланно хмыкнула с оттенком бюрократической иронии. Мои аккредитационные грамоты не принимались...

Мне не давали отлежаться где-нибудь в одиночестве, по моим прикидкам, три или четыре дня. После ресторана гостиницы "Алматы" я пришел в себя в дребезжащих, замусоренных окурками "Жигулях", на заднем сиденье, полулежа на боку, руки за спиной в наручниках. Свои швейцарские "Раймон Вэйл" видеть не мог, да и не чувствовал их на затекших запястьях. Может, и сняли. Бумажник с документами и деньгами из нагрудного кармана пиджака определенно исчез. Над спинкой сиденья передо мной топорщились над воротником лисьей шубы роскошные космы Ляззат, и, помнится, я заплетающимся языком выразил сожаление, что она не села рядом. Тогда бы, мол, я склонил свою расколотую головенку на её коленях. Только на это меня и хватило.

В самолет загружали на носилках, очевидно, под видом страждущего, отправляемого на лечение. Заботливые санитары напряженно держали на крутой лестнице мое отравленное снотворным тело параллельно бетонке, на лицо ложились снежинки. Наверное, они и вернули меня второй раз на минуту к реальности... Ляззат выступала в обличье заботящейся родственницы, и я спросил её, не депортируют ли нас вместе, скажем, в Рио-де-Жанейро. Карнавал, лоснящиеся мулатки и мулаты, все такое радостное и теплое, не то, что хлад, ветер и снег вокруг...

В самолете санитары, встревоженные моей живучестью, сделали укол выше локтевого сустава, и, скорее всего, перестарались с дозой. Я отключился ещё до взлета.

На дыбе раскачивали после того, когда мое сознание просветлело в третий раз настолько, что я сумел опознать испытанные до меня и на Тиме Вельнере средства технического воздействия на плоть человеческую.

Теперь я очнулся в четвертый раз на собственном пальто, на полу, в виду полированных ножек письменного стола, за которым чаевничает уставший орудовать дубинкой властелин моей судьбы. Точно определиться по времени и месту, то есть когда и где именно меня подвешивали и задавали разные вопросы, я не мог. Да и вспомнить вопросы и свои ответы тоже. Сознание на этот раз прояснялось медленнее. Я ослабел.

Кто-то поддел под мышки и прислонил меня в сидячем положении у стены.

Лучше бы я не видел собственных брюк. Вряд ли я валялся в этой же комнате, до того как передо мной, словно фотография в ванночке с проявителем, медленно обозначился Ибраев. Не думаю, что чаепитие, если сосчитать фантики, неторопливое и в удовольствие, протекало в виду изгадившегося полутрупа, в который меня превратили. Приволокли явно недавно.

- Отодвинуть подальше? - спросил человек за спиной. Аромат моих телес и ему не доставлял удовольствия.